Состояния спонтанности в психотерапии

А.М.Бурно

Доклад на XIV Консторумских чтениях

Уважаемые коллеги! Я хотел бы остановиться на тех, быть может, не совсем обыденных состояниях человеческой души, которые можно было бы назвать «переживаниями спонтанности». Состояния эти интересны не только сами по себе, опыт таких переживаний может играть важную психотерапевтическую роль.

К этим состояниям можно отнести следующие переживания:

вдохновение при создании творческих произведений;
влюбленность (по крайней мере, некоторые виды влюбленности);
азарт игры или борьбы;
некоторые формы религиозного опыта;
состояния активного взаимодействия с окружающим на основе выработанных автоматизмов: спортивные игры, танцы, вождение автомобиля, хоровое пение, игра на музыкальных инструментах в ансамбле и т.д.

К этим естественным состояниям спонтанности примыкают состояния искусственно созданной спонтанности:

переживания в гипнотическом состоянии (причем, как в сомнамбулической, так и в деперсонализационной форме);
химические состояния спонтанности: легкое алкогольное или наркотическое опьянение.

Толковый словарь определяет спонтанный процесс как «вызванный не внешними воздействиями, а внутренними причинами, самопроизвольный. К вышеперечисленным состояниям это определение подходит в нескольких смыслах, тесно между собою связанных.

Первая особенность этих состояний – это то, что во всех этих состояниях совершается (или может совершаться) продуктивная душевная или душевно-физическая работа, но при этом отсутствует ощущение волевого усилия. Пушкинское «…минута, и стихи свободно потекут…» хорошо иллюстрирует этот момент. Стихи рождаются свободно. Как бы сами собой. Поэт не вызывает этот поток усилием воли. Его «Я» как бы само находится в этом потоке.

Эту же особенность можно проследить и на примере более прозаических переживаний. Многие автолюбители уверенно заявляют, что вождение автомобиля не связано с каким-либо напряжением. Особенно очевидно это тогда, когда водитель как бы наблюдает за своим вождением со стороны. Эту сложную деятельность (включающую обгоны, пропускания, перестраивания, повороты и остановки) часто действительно можно отстраненно созерцать, следить за ней так, как можно следить за независимым от воли процессом дыхания. Некоторые автолюбители, которых я опрашивал, употребляли выражение «в этот момент у меня все под контролем», но «контролирование» это опять же происходило без усилий и ощущения каких-либо энергетических затрат.

Вторая особенность, свойственная состояниям спонтанности – это стирание субъективной разницы между произвольными и непроизвольными действиями. Для примера приведу переживания пациента на психотерапевтической группе, проводимой по методике первого занятия ТТС. Пациентам показывались пары слайдов, и предлагалось как бы «воспринять эти слайды всей душой», сосредоточиться на своих ощущениях и выбрать тот слайд, который более созвучен. Вот самоотчет пациента: «Я помню, что по мере того, как я все глубже, как Вы говорили «брал слайды в душу», мне все яснее становился мой выбор, и в то же время я чувствовал, что выбирает не мое сознательное «я», с которым я привык отождествлять свою волю, и которое я считал руководителем своей активности, я чувствовал, что выбор идет из глубин, о которых я мало, что знал. К тому же я ощущал, что этот выбор попросту не может быть другим, настолько властны были эти глубины. Выбор этот совершался сам собой и в то же время был моим собственным. Силы, которые его осуществляли, не были мне чуждыми или противными моей воле. Выражаясь поэтически и парадоксально, можно сказать, что выбирал я. Но выбирал сердцем, которому не прикажешь!»

Третий момент, характерный для состояния спонтанности заключается в том, что в этих переживаниях становится весьма относительным различие между внутренним и внешним. Так, во время танца хороший партнер, конечно, воспринимает движения партнеров и свои реакции на них. Но воспринимается все это скорее как единый процесс, единый «полет души», где отделить причину от следствия можно лишь абстрактно. Между движениями других участников танца и действиями конкретного танцора нет временного зазора, нет ощущения выбора или тем более колебания. Скорее можно говорить о слаженном функционировании единой системы, включающей в себя и самого танцора, и других танцоров, и музыку, и сценарий движения, и особенности сцены, и многое другое.

Похожее переживание мы находим у следующего пациента. Пациент тревожно-сомневающегося склада попал в ситуацию, где люди подобного рода становятся как бы стеничными. Это была ситуация выбора без выбора, в которой, к тому же задевались святые для этого человека чувства. Руководством финансовой структуры, в которой он работал, он был поставлен в ситуацию жесткой конкуренции с начальником соседнего отдела. Кто-то из них должен был доказать свое право на существование, свою полезность фирме, и по результатам этой борьбы руководство собиралось один из отделов закрыть. Пациент наш никак не мог отказаться от этой борьбы, поскольку на тот момент никак не мог позволить себе уйти с работы, и к тому же считал политику, которую проводил в своем отделе, «своим детищем» и «делом своей жизни». Вот как он описывает свои переживания: «Во время этого противостояния я удивлялся самому себе. У меня не было обычной и привычной для меня тревоги и колебаний. Я чувствовал абсолютную покорность судьбе, но это никак не мешало мне действовать, внутреннее принятие любого исхода никак не мешало тем сложным активным действиям, которые я тогда предпринимал. Я чувствовал, что просто не могу поступать по-другому, что в этой ситуации у меня не может быть выбора и это странным образом придавало мне сил. Человек мирный и где-то даже трусливый, я вел себя весьма отважно и даже агрессивно, что, кстати, весьма удивляло моего визави. Я видел, что и он не может вести себя по другому, то есть получалось, что мы оба подчинялись чему-то неодолимому, вроде судьбы. Мне не было тревожно, потому что я ощущал за спиной эту судьбу. И он, наверное, чувствовал нечто подобное. В то же время мы не были марионетками, мы играли активные роли. Мы как бы подчинялись логике танца, который танцевали. И у меня было чувство полета и включенности в мир, и законности моего существования независимо от исхода событий. Это был один из самых настоящих моментов в моей жизни».

Здесь мы, вероятно, подходим к самому важному. Обобщая все предыдущее можно сказать, что в состоянии спонтанности всегда присутствует ощущение не-отдельности, не-отделенности испытывающего это состояние от того, что больше, сильнее шире и глобальнее его самого.

Чтобы яснее высветить то, что имею в виду, нужно сказать несколько слов о неспонтанном, обычном состоянии человека. В этом обыденном состоянии, в котором большинство из нас находится большую часть времени, мы ощущаем себя принципиально отдельными от окружающего мира. Такое чувство отделенности в первую очередь связано с ощущением себя в качестве «независимого деятеля», в качестве сущности, способной к самоопределению. В обычном состоянии большинство из нас склонны считать свои поступки результатом «свободного выбора», к которому мы, якобы, способны. Блейлер в своем учебнике психиатрии пишет, что когда мы называем кого-то негодяем, мы понимаем, что свою натуру он не сам выбрал, а она есть следствие строения его мозга. Но когда Блейлер говорит «мы», он имеет в виду психиатров, причем таких психиатров, у которых их научное мировоззрение не расходится с житейским. На самом же деле большинство людей, называя кого-то негодяем, подразумевают, что свое «негодяйство» этот человек, хотя бы отчасти, выбирает «сам», что он как-то в происхождении этого негодяйства участвует, а значит, ответственен за него. Точно также, когда мы виним себя за что-нибудь, мы предполагаем, что могли бы в той же самой ситуации вести себя по-другому, то есть, что наши действия не были полностью причинно обусловлены. Мы считаем, что между причинами наших поступков и самими поступками был как бы момент свободы, в котором мы могли принять решение следовать этим причинам или не следовать. То есть могли самоопределиться из самих себя, а не из внешних нашему «я» факторов. Именно это ощущение возможности такого независимого самоопределения и формирует чувство отделенности человека от всего остального мира. Считая, что вещи и события причинно обусловлены, мы отказываем в этой обусловленности самим себе и этим самым противопоставляем себя природе. Мы становимся существами абсолютно эксклюзивными, принципиально иными, чем что-либо другое в мире. Человек таким образом безжалостно выдергивается из мироздания, безжалостно становится вне Целого.

И теперь, возвращаясь к состояниям спонтанности, можно сказать, что это те состояния, в которых ощущения отдельности-отделенности от целого по каким-то причинам перестают существовать. По выражению А.Уотса исчезает ощущение «разрыва между эго и миром» и субъективная, внутренняя жизнь воспринимается «неотделимо от всего остального – от всей совокупности переживаний в потоке природных событий.» Реальность с большой буквы, сопричастность к которой или включенность в которую чувствует тогда человек, может называться разными людьми по-разному, например, Тотальность, Космос, Божественный промысел, Благодать, Тайна, Природа, Поток жизни и т.д. Эта реальность может ощущаться как материальная или как идеальная, как имманентная чувственному миру или как трансцендентная ему. Она может ощущаться как личность или как безличный Абсолют. Человек может ощущать растворение и потерю себя в этом Целом или просто единство с ним. Интерпретация этой высшей Реальности будет зависеть от характерологических особенностей и от культурных установок. Когда ап.Павел говорит «Уже не я живу, а живет во мне Христос», а пламенный материалист вдохновенно утверждает, что его «Я» - это «всего лишь» потрескивание нейронов – с психологической стороны в их переживаниях есть общее, а именно ощущение нераздельности «меня» и того, что «меня» бесконечно превосходит. И в том, и в другом случае человек не изолирован, он не является самовольным деятелем, «свободной сущностью», подвешенной в пустоте самоопределения. Он действует не сам. Чтобы он не делал, в нем действует То, по отношению к чему, он является лишь частью.

Какое же отношение все это имеет к психотерапии? Дело в том, что с точки зрения естественнонаучного подхода к человеку, а также с точки зрения дифференцированной когнитивной терапии, старающейся последовательно проводить в психотерапевтическую практику этот подход – с этой точки зрения человек всегда находится в неразрывном единстве с Целым. Всегда, даже тогда, когда этого не чувствует, и даже тогда, когда чувствует и думает по-другому. На том простом основании, что как и все в этом мире он полностью и без остатка подчиняется закону причинности, а значит, каждое мгновение своего существования включен в сети вселенских взаимосвязей и взаимозависимостей. Ему только кажется, что он может противостоять Целому или нарушать его законы. Как говорит Спиноза: «Законы Бога не таковы, чтобы их можно было нарушить».

Конечная задача психотерапевтического подхода, который я представляю, как раз состоит в том, чтобы помочь человеку сформировать мироощущение «не-отдельности». Состояния спонтанности оказывают в этом процессе неоценимую помощь, потому, что позволяют не только понять, но и прочувствовать «не-отдельность».

Терапевтический смысл такого мироощущения в том, что оно, прежде всего, сводит на нет чувства вины и обиды (кстати говоря, вместе с гордостью). А вклад этих переживаний в человеческие проблемы трудно переоценить. Кроме того, мироощущение «не-отдельности» нередко преобразует страдание как таковое. Оно не уменьшает страдание, страдание, к сожалению, такая же часть мира, как и радость. Но оно, если так можно сказать, очищает страдание и делает его естественным. Потому, что устраняет страдание по поводу страдания. Ведь одно дело ощущать свою боль как не должную, ненормальную, ненужную, и совсем другое дело ощущать ее как необходимое действие той же самой Силы, которая также необходимо дает мне радость, той же самой Силы, которая когда-то породила и когда-то уничтожит меня самого, как одно из своих многочисленных проявлений.