Психиатрическая больница как путь к возврату в жизнь

Якоб Клези

Доклад прочитан в Обществе помощи душевнобольным г.Берна. Берн, зима 1935/36гг.; перевод Е.Г.Сельской

Дамы и господа! Я не знаю, сколько человек знают картину Каульбаха второй половины прошлого века, изображающую сцену в психиатрической больнице. Во дворе больницы гуляют больные, сидят или ходят, явно досаждая друг другу. Вот мужчина с бумажной короной на голове, вот женщина с поленом в руке, она думает, что это ее ребенок, качает его, женщина поглощена этим занятием. А в центре картины мужчина лет сорока, он равнодушен к шуму вокруг, он полностью поглощен миром своего бреда. Взгляд его значителен и тяжел, «устремлен в бесконечную даль и всё же обращен внутрь себя» [ Якоб Вассерман, «Три сестры». ]. У ворот стоит санитар со связкой ключей и плеткой, с тупым превосходством наблюдая за действиями несчастных, находящихся на его попечении, и посмеиваясь над всем этим. Я надеюсь, что вам известно, что в настоящее время такого положения в психиатрических больницах уже нет, во всяком случае, в Швейцарии. Вам известно также, что – это касается, в особенности, психиатрических больниц Берна – уже не практикуются средства, ограничивающие свободу движения больных, такие как смирительные рубашки, привязывание больных к кровати и другие («нестеснение»). Где-то в других местах всё это, может быть, еще применяется. И, тем не менее, еще встречаются фельетонисты и даже поэты, спекулирующие на жажде сенсаций особо недостойных читателей. Они сочиняют эпизоды из жизни психиатрических больниц и рассказывают о мучениях больных и жестокости, царящей за стенами этих больниц. Слава Богу, просвещение общества достаточно далеко шагнуло, и таким фантазиям мало кто верит. У кого была возможность посетить современную психиатрическую больницу, тот знает, что там больные живут в светлых комнатах и что их поведение от поведения пациентов больниц соматического профиля не отличается ничем, разве что между пациентами психиатрических больниц существует почти семейное единение, взаимное участие и определенная привязанность и преданность по отношению к врачам и персоналу. Мы часто слышим от посетителей, что они прямо-таки тронуты приветливостью, обходительностью и взаимоуважением, с которыми больные обращаются друг с другом. И это отношение, как мы увидим позже, возникло не случайно. Если прийти не во время перерыва или обеда, то можно увидеть, как старательно работают больные, они выполняют нужную работу, это не игра, в отличие от больниц соматического профиля, где – это известно – больные от одного обхода до другого ничего не делают, только сплетничают и играют в карты. Спросите у пациентов психиатрических больниц о возможности разнообразить серые будни, и вы услышите, что, помимо разумеющихся регулярных богослужений, гимнастических упражнений и спортивных игр на воздухе, бывают театральные постановки, доклады, кинофильмы, концерты и даже танцы. И всё это больные расскажут не сухими словами, а с той теплотой и радостью, какую многие здоровые люди испытывают лишь в исключительных случаях. Вы признаете с благодарностью, что для этих больных делается почти столько же, как для многих здоровых, получающих утонченное воспитание, и вам захочется понять, в чем причина столь сильной и разнообразной заботы о досуге и развлечениях больных.

Для чего всё это?

Видимо, чтобы не лишать больных чего бы то ни было, к чему они привыкли за свою жизнь и заставить их при помощи предлагаемых развлечений забыть былую свободу с ее возможностями и удовольствиями? Это было бы примерно то же самое, как если бы мы ожидали, что достойные жалости зверюшки в зоопарке, обитающие на песчаном плато в 50 квадратных метров или парочке скал с искусственным водопадом, считают это пустыней или вольными Альпами, и им больше ничего от жизни не надо. Или как если бы мы думали, что швейцарец, живущий в Америке, может почерпнуть душевные силы и мужество, необходимые для жизни, в «Швейцарской деревне», представленной на международной выставке, или в сцене из Швейцарской народной жизни с национальной одеждой. Мы надеемся, что так заблуждаться могут лишь бездушные или поверхностные люди. Мы, психиатры, также не думаем, что психиатрическая больница – ведь больница представляет собой окружающий мир в миниатюре и может воспроизвести то, что есть в жизни интересного, веселого и поучительного – может и должна заменить больным то, что они раньше любили и ценили и что это могут сделать наши маленькие праздники и спектакли. Нет. Мероприятия, о которых я веду речь, с множеством участников, имеют другую цель. Конечно, они призваны поучать и рассеивать грусть, но, кроме того, они призваны способствовать образованию коллектива, воспитывая в больных способность к получению удовольствия (способность наслаждаться), терпимость и радость от того, что доставляют радость другим (радость от делания добра). Больной, который до сих пор был оторван от мира из-за подозрительности и враждебного настроя и который постарался открыться и стать членом коллектива, получит сердечность и радость, так сказать, «на блюдечке». Врачи и персонал пойдут ему навстречу на его пути в веселый и интересный мир. Они будут учить его радоваться маленьким радостям (для дорогостоящих развлечений и подарков средств нет), как это умеют дети и художники и люди с большой душой. Непринужденно станут врачи и персонал друзьями больного, радующимися каждой шутке и каждому отклику на шутку. Так становятся они ведущими в общем разговоре и главными в больничной «семье», в которую все больные стремятся влиться, и не для того, чтобы получить как можно больше для себя, а для того, чтобы не испортить общего настроения. И потому больные вскоре начинают помогать общему делу, как могут. Вот уже и колеблющийся смеется вместе со всеми над неуместной или пошловатой шуткой, если больной-рассказчик ничего плохого не имел в виду – так поступает и воспитанный пёс, съедая предложенный кусок, который вовсе не хочет. Поэтому даже очень предубежденные посетители праздника в больнице не могут не почувствовать своеобразного обаяния и настроения, царящего там. И мы снова и снова слышим, что незабываемым остается впечатление от атмосферы радости, взаимопомощи и миролюбия.

Укреплению воли, созиданию и образования коллектива служит и так называемая трудотерапия. Больным дают работу не только для того, чтобы отвлечь их от их сверхценных идей, конфликтов или мрачных намерений и направить их внимание на более веселые и полезные вещи – в таком случае больным можно было бы дать разгадывать кроссворды. Работу им дают также не для того, чтобы, как это принято думать, больные занимались делом, а не глупостями, подобно малым детям, которым покупают кубики, лошадок или «железную дорогу», притом родители полагают, что дети будут часами всем этим заниматься, и в это время не будут рвать платья. Выручка от работы также не является решающим моментом. Так, среди непосвященных бытует мнение, что пациентов больницы занимают работой с целью сокращения расходов по их содержанию. Именно по этой причине у главврача часто спрашивают, почему у того или иного пациента взимают плату за питание, когда он так много делает для больницы. Нет, мы даем нашим пациентам работу, поскольку считаем, что всякая деятельность и, тем самым, возможность самовыражения являются глубокой человеческой потребностью и доставляют человеку радость. Примечательны слова автора трудотерапии, в прошлом директора приюта в Санкт-Галлене, почетного доктора Генриха Шиллера: причиной введения трудотерапии было для него то, что он не хотел лишать своих больных той радости, которую он сам испытывал от работы. Становится понятно, что в основе лечения трудотерапией стоят не экономические соображения и не терапевтические, направленные на успокоение больных, а чисто человеческие.

Разумеется, работа должная быть полезной, если мы не считаем ее недостойной забавой и не хотим, чтобы больные вскоре стали над всем этим смеяться. Работа также требует ответственного отношения и чувства долга. Больной должен почувствовать, что на него еще рассчитывают, что он еще для чего-то нужен, что безделье непростительно и что он несет ответственность за всё, что делает. Тон, которым с ним разговаривают, точно такой же, каким разговаривают с нормальными людьми. Больной должен быть убежден в том, что люди полагают, что он всё понимает и придает большое значение тому, чтобы его считали ответственным человеком, а не безответственным. Везде, где так понимали и понимают трудотерапию, большое значение придается не только самому процессу работы, но и тому, чтобы весь облик больного, его одежда и поведение были совершенно адекватными и ничем не отличающимися от одежды и поведения здоровых людей. Воспитательное значение именно такого подхода огромно: целое отделение недисциплинированных разбушевавшихся больных можно успокоить и привести в норму уже одним тем, что призвать их чистить зубы и ухаживать за ногтями и волосами.

Но прежде всего, работа служит сплочению коллектива. Известны такие понятия, как «полезный человек», «полезный член общества», «ценный человек», а признание и уважение, оказываемое таким людям, старо как мир. С другой стороны, каждый нормальный человек не хочет оставаться вне человеческого сообщества, быть изгоем, а, наоборот, хочет быть членом общества, и членом уважаемым и любимым, а не лишним и равнодушным. Но чем же заслужить любовь и уважение людей, если не делами, преданностью, жертвенностью? Работа и, в особенности, добросовестно и охотно выполненная работа служит признаком согласия с обществом, любви и нежности по отношению к нему, в то время как леность и праздность – свидетельства равнодушия, отсутствия любви и враждебного настроя. Поэтому мы сослужим больному, поступающему в нашу больницу, да и себе самим, плохую службу, если мы освободим его от всех связей с обществом, которые у него еще сохранились, тем, что «побережем» его и освободим от работы, поскольку этим мы дадим ему понять, что не можем применить его труд в наших мастерских и саду, что мы не считаем его полноценным человеком, тем самым унизив его и настроив против нас. Будет совершенно другой результат, если мы заранее полагаем, что больной будет нам приятен, полезен и дорог, что мы видим в нем нужного понимающего помощника. Поэтому совместная работа бывает, как правило, первым признаком расположенности к врачу, персоналу и больнице. Это также признак зарождающегося понимания болезни, согласия с лечением и согласие участвовать в жизни больничной «семьи». Не удивительно, что все радуются, когда больной, еще недавно стоявший в стороне с недовольным лицом, решается, наконец, помогать общему делу, поскольку этим он показывает, что больше не хочет оставаться изолированным, а хочет войти в контакт с больничным сообществом. Поэтому наши бывшие больные, придя навестить товарищей, интересуются делами мастерских, в которых они раньше работали. Иногда они идут туда, чтобы удостовериться, что трудились не напрасно, а, напротив, делали нужное дело, которое теперь с тем же энтузиазмом продолжают другие. Они по праву чувствуют себя членами общества, внушающего уважение, людьми настоящего и будущего, и пусть другие сколько угодно смеются над ними.

Наконец, среди душевнобольных встречаются люди, обладающие талантом в какой-либо отрасли труда или области искусства. Талант этот не мог проявиться в прошлой жизни, он был подавлен или, поскольку субъект был душевнобольным, то его вместе с его талантом не принимали всерьез и не считали его талант достойным внимания. Как велика радость, когда обнаруживается подобный талант и у человека появляется возможность для его выражения, чтобы его талант был сравним с талантами прочего человечества и завоевал свое место в жизни! Поэтому трудотерапию следует проводить не только как можно более интенсивно, но и по всем правилам искусства, не только нацеливая пациентов на выполнение той или иной работы, но изучая этих пациентов, изучая их навыки, способности и развивая их.

Разумеется, на всегда всё идет гладко. Часто душевное заболевание выражается именно в том, что больные отвергают всё, что связывает их с миром. Участие, беседу и работу, даже предложение поработать вместе больные воспринимают как требование и вызов. Что же делать? Определенно, нельзя настойчиво переубеждать или, тем более, принуждать, а, как уже говорилось, «преподнести на блюдечке» сердечность и контактность и так долго обращаться с больным бережно, терпимо и с дружеским участием, пока не убедимся, что он хочет нас понять и нам помогать. Я работал в 1923-1924гг. в Базеле заведующим отделением психиатрической больницы и приюта Фридмат, и при введении довольно разнообразной трудотерапии ратовал за создание в первую очередь ряда игр и рекомендовал персоналу привлекать к играм лежачих, негативистичных и ленивых больных, пока они не начнут выказывать благодарность за то, что на них тратят время и силы. Это может быть всего лишь рукопожатие, на которое согласятся больные по отношению к медсестре, которая с ними занималась и им полюбилась. Сказано – сделано, и прежде чем они опомнятся, уже некоторые из них начинают наиболее прилежно помогать. Нет необходимости повторять, что этот метод рекомендуется и поныне. Если же он не дает результатов, поскольку слишком велико сопротивление больного, то в этом случае назначаются определенные курсы лечения, о которых я умолчу, поскольку это не является темой доклада.

Всё же работа не единственное средство, чтобы обеспечить себе любовь человеческого сообщества. Об этом свидетельствует тот факт, что существуют бездельники, уклоняющиеся от работы, которые, чем меньше хотят напрягаться, тем больше подхалимничают, играют в скромность, миролюбие и благодарность и обманывают людей. Нет! Ближних надо принимать, какими они есть, и относиться к ним незлобиво, миролюбиво, с доверием, кротостью, благодарностью и великодушием. Потому и существуют заповеди для всех людей доброй воли, членов общества, и главная среди них: «Возлюби ближнего своего, как самого себя!». Это не только набожно, это единственный путь к счастью и простейшая житейская мудрость, поскольку как иначе выбраться из душевного одиночества и обрести опору и защиту? Даже здоровым трудно следовать этой заповеди, так как очень непросто отказаться от собственной выгоды и от собственных интересов. Тем более трудно душевнобольным проявлять доверие и любовь, ведь среди них очень много людей, которые вследствие душевной болезни и тяжелого личного опыта стали подозрительными, завистливыми и исполненными ненависти, и эти их качества увеличивают пропасть между ними и окружением и усиливают страдание и одиночество этих больных. Попробуйте понять, как психиатрическая больница должна подготовить поворот (в душе больных – Е.С.) и возвращение их в нормальную жизнь и как она это осуществляет, так что некоторые вылеченные больные уверяют, что только в больнице узнали людей и нашли свою родину. Путь таков: надо действенно показать больному, насколько он заблуждался и неправильно себя вёл. С другой стороны, надо так воспитать больного, чтобы он смог жить в мире, куда он возвратится, и найти в нем свое место.

Как этого достичь? Каждый раз по-разному, потому что каждый человек переживает свою болезнь по-своему и по-своему к ней приспосабливается, но и по-разному, в зависимости от заболевания. А заболевание здесь не одно, их много, притом одни из них более подходят для воспитательных методик, другие менее, но для каких-то обучение самопознанию и сбалансированности между «могу» и «хочу» является наилучшим лечением. К этим заболеваниям, принимая во внимание значение психиатрической больницы как пути к возврату в жизнь, учитывая имеющиеся нарушения и психический патологический процесс, относятся, наряду с многочисленными неврозами и пограничными состояниями, которые мы не будем обсуждать, легкие формы слабоумия, болезненные предрасположенности характера и форм реагирования, известные как психопатии, и затем, прежде всего, определенные группы наиболее частых и, как до сих пор полагали, наиболее неблагодарных в терапевтическом отношении из-за непредсказуемости заболеваний шизофрении.

Известно, что слабоумные вследствие слабости понимания, своего суженного духовного кругозора и неспособности отличить важное от неважного, склонны из-за ничтожнейшего расхождения во мнениях, разочарований и неудач терять самообладание и поссориться с самими собой, Богом и всем миром. Еще хуже, если они – это особенно часто встречается при легкой степени слабоумия – втайне знают о своем недостатке, непрестанно стараются или его скрыть, как назойливо, так и неумело (комплекс собственной интеллектуальности) (Intelligenzkomplex), и именно поэтому могут подвергнуться осмеянию и быть покинутыми, или, опираясь на предубеждение, что их считают рохлями, с которыми делай, что хочешь, становятся раздражительными и ранимыми и реагируют на любой, даже малейший отказ удовлетворить полностью их запросы неадекватными эмоциональными вспышками. Совсем плохо, когда они как хорошие нежно любящие дети пламенно желают доставить как можно больше радости и быть полезными тем, с кем общаются, но снова и снова вынуждены признать, что их предприятия (действия) оказываются неуместными, неправильными, неумными. Бывает, что в их удручающих по отношению к себе сравнениях с полноценными людьми этих больных еще поддерживают один из родителей или начальник неблагоразумным бессердечным поощрением, призывая брать пример с того или иного успешного человека! Не удивительно, что именно нуждающиеся в преданной заботе, добрейшие и нежно любящие родителей дети с умственной неполноценностью делают дома минимум полезного, но они ранимы, раздражительны и склонны ко всякого рода негативизму, в то время как в чужом окружении могут владеть собой и не давать повода для жалоб. Дома они, огорчаясь из-за себя, воспринимают малейший упрек или указание как доказательство того, что и окружающие разочарованы ими и что они людям опостылели. Однако в доме у других людей такое же замечание или порицание воспринимаются этими больными как знак внимания к ним и, возможно, даже будут благодарны за это. Задача врача и больницы заключается в следующем: прервать неизлечимый круговорот между разочарованием, раздражением, размолвкой и новым разочарованием и избавить больного от муки обидных сравнений. Следует указать путь для удовлетворения потребности дарить и осчастливливать и убедить отчаявшихся, что простейшее служение людям, если это делается добросовестно и с любовью, значит ничуть не меньше, чем большая успешная работа, если последняя совершается из соображений собственной выгоды и нехороших намерений. Члены семьи больного должны понять, что гораздо важнее достичь высшего успеха в жизни, а именно: быть добрым человеком, всегда готовым прийти на помощь, пусть даже с недостаточными интеллектуальными способностями, а лишь силой своего сердца и чистотой помыслов, чем иметь таланты в избытке.

О психопатиях говорит уже их уточняющее дополнительное обозначение – «болезненные формы реакции». Понятно, что речь идет о нарушениях адаптации чувств к жизненным ситуациям. Это может базироваться на нарушениях предрасположенности влечений (импульсов, инстинктов), направленности влечений и выражаться в ошибочности и чрезмерности воли и выражении чувств. Как правило, случаются всевозможные неурядицы (ссоры), иногда даже дело доходит до запущенности больного и преступлений. Безусловно, дело так не обстоит, что психопат, если его психопатия не выражается именно в моральной неполноценности, просто смиряется с этими ссорами, своей запущенностью и преступлениями и не обращает на это внимания. Нет, поскольку он тоже стремится быть членом общества, и членом достойным, он находится в конфликте с самим собой и ищет выхода, помощи и старается приспособиться к жизни. Отсюда снова и снова появляются добрые намерения, попытки, оправдания и извинительные ссылки на плохую наследственность, с одной стороны, и проклятия и предубеждение быть изгнанным и больше ничего хорошего не суметь – с другой. Совершенно очевидно, что в этом случае «зачеркнуть прошлое» и «начать всё с начала», где врач–помощник, чтобы доказать свое доверие больному, якобы забывает, что случилось, но именно этим щадящим умалчиванием и осторожным поведением показывает, что он всё еще думает о том, чтобы не убеждать больного, а потому и не создается основа для нового построения. Спокойное доверие возникает лишь тогда, когда врач действительно, как говорится, помогает «снять груз с плеч» и, одновременно, связывает и обязывает, открывая больному глаза на все заблуждения и промахи во всей их тяжести, но при этом однозначно дает больному понять, что его при всём этом любит и относится к нему по-дружески. Так больной сможет понять, что здесь о нём всё знают и всё же не хотят его потерять и что’ значит иметь место на Земле, где твой дом и куда ты можешь прийти, что бы ни случилось.

Наконец, что касается шизофреников, то важно знать, что их заболевание – расщепление сознания – называется так из-за главного проявления страдания, а именно – из-за расщепленности и раздробленности личности и ее воли. Если даже у здорового бывают какие-то побуждения и противопобуждения, и человек всё время вопрошает: «Я должен это сделать или не должен?», то шизофреники вообще не могут выбраться из этого противоречия. Все их желания и намерения не бывают до конца последовательными. И уже в силу этой непоследовательности и нерешительности всё, что они начинают, обречено на неудачу. Они также не могут рассказать о своих желаниях и намерениях так, чтобы их поняли, разумеется, потому, что они сами этого толком не знают. Перед ними всё время встают загадки (проблемы, которые неизвестно как решить), и они сами их создают. Эти загадки порождают непонимание, которое приводит к разочарованию больного и его замкнутости. Склонность замыкаться (отворачиваться) от мира, сопровождаемая более или менее враждебными чувствами к нему, является одним из главных признаков таких своеобразных состояний. Эта склонность питается не только уже возникшими разочарованиями, но и от предчувствия, что всё, что может предложить им жизнь, никогда не будет таким прекрасным и совершенным, как они этого желали, выдумали и вымечтали – а это снова ведет к разочарованию. А посему не стоит чего-то добиваться. К тому же, в большинстве случаев эти больные обвиняют во всем не себя, а других. Родители их якобы плохо воспитали, друзья не были искренними, люди глупы и подлы, и лучше всего отойти от всех. Но каждый такой отход от мира и замыкание в себе означают регресс и погружение в мечту и раздумья и новый прогрессирующий отрыв от действительности с ее регулирующими противоречиями, предостережениями и мыслительными законами. В конце концов, больной начинает всё это игнорировать. Так, как больные представляют себе положение вещей, таково оно, по их мнению и есть, и то, что, по их расчетам, должно было произойти, то якобы и произошло (ведь расчеты правильны!) Так, у оторванного от мира, погруженного в его собственные чувства, представления и мечты, нет понимания действительного положения вещей, больной не может сравнить свои представления с действительными событиями, и у него больше нет внутренних противоречий и просьбы о помощи. Желание, ненависть, тоска, страх, любовь, зависть и мстительность живут в нем, как хотят, они нашептывают больному счастье, борьбу, жизнь, победу и наказание и доводят до того, что он начинает, в конце концов, видеть, слышать, ощущать вкус и запах, и больной считает, что он действительно пережил то, что относится к миру его бреда и должен обосновать, что это всё существует. Но, разумеется, исчез лишь масштаб и упорядоченность, и жизненные ситуации сместились в нереальное, а влечения присутствуют и требуют проявления и удовлетворения. А поскольку это невозможно в действительности, общечеловеческим способом, то это происходит в нереальном, далеком от действительности, болезненном, а именно – в бреду, галлюцинациях и ошибочных выводах. Все эти нарушения – не только результат деятельности больного духа и его признак, как, например, кашель или тошнота являются признаками катара верхних дыхательных путей или желудка. Нет, эти нарушения являются, в то же время, проявлением личности и ее задатков и стремлений. Такая картина, вопреки всяческому негативизму, расщепленности и разлаженности, является предпринятой попыткой больного в мире, который он игнорирует и в котором всё же нуждается, удовлетворить свое стремление что-то значить, любить и быть любимым, быть творческим человеком, иметь власть. Поэтому возможно определить предрасположенность характера человека по тому, как он болен душевно, и показать этому человеку на его симптомах, к чему он на самом деле стремится, чего желает и отчего, в связи с этим, пребывает в заблуждении.

Таким образом, оказывается, что то, что до сих пор характеризовалось как слабоумие и сумасшествие (помешательство), является осмысленной, хотя и неверной попыткой, хоть как-то проявиться, чтобы больного заметили. Это дает возможность найти с больным контакт. Нет нужды говорить, как это оправдывает и возвышает больного. Это именно то, что его до сих пор больше всего отличало от здоровых и компрометировало. У больного была тайна, которую он, сколько мог, стыдливо оберегал, а именно: видеть себя возвысившимся до человека, вызывающего всеобщий интерес, всеобщее почтение и одобрение. Далее, нет нужды подробно объяснять, что подобного возвышения и оправдания, как оно проявляется в том, что я обозначал, несколько двусмысленно, как анализ симптома – теперь я это называю эстимацией (Aestimation), - т.е. в оценке, с воспитательной точки зрения, специфических проявлений заболевания как замаскированной критической позиции больного и попытки самоизлечения – итак, подобного возвышения и оправдания часто бывает достаточно, чтобы сломить защитный барьер, воздвигаемый больными вокруг себя, чтобы завоевать доверие больных и противодействовать тому враждебному, изолирующему больных настрою, когда они стремятся всё отрицать и обобщать («все люди одинаковы»). Смею вас уверить, мы нередко наблюдаем, как под влиянием эстимирующего лечения, возможно даже после первой краткой беседы, исчезает натянутость, равнодушие, ставшее притчей, сменяется внимательным участием, бездумная веселость уступает место сознательному поведению, и больной, еще недавно отворачивавшийся и не отвечавший на наше приветствие, начинает плакать, как ребенок, становится доступным и податливым, и из него можно веревки вить.

Разумеется, если больной открылся и доверился врачу, это еще не значит, что он вылечился. Его защитный барьер устранен, мы, врачи, поняты и приняты как предвестники нового, чуткого, понимающего мира, и сам этот мир достоин внимания и усилий больного. Возбуждение, для которого в другое время и в другом месте потребовались бы смирительные рубашки, лечение одиночной камерой и длительными ванными, спадает и замыкание в себе с враждебностью к миру уступает место потребности в ободрении и наставительной беседе. Мы также не говорим о полном излечении, когда шизофреник высказывает понимание своей болезни и не только обещает выполнять наши рекомендации, но и действительно их выполняет и становится по-своему счастливым, поскольку сохраняются следы болезненной предрасположенности характера и перенесенного душевного заболевания в форме чувствительности, склонности к бесплодным мечтаниям, к уходу от действительности и к нерешительности и разлаженности, а вместе с этим и возможность рецидива. Эти специфические черты отступают, и это сказывается не только в том, что непосвященный их больше не замечает, или, по меньшей мере, не считает болезненными. Пациент теперь намного лучше с этими моментами справляется, так как научился их распознавать и с ними бороться, так же как мы справляемся с близорукостью, тугоухостью или косолапостью – мы носим очки или слуховой аппарат и марширует на Гуртен, а не на Брайтхорн (горы в Швейцарии). Мы нередко слышим, что пациенты после пребывания в больнице более здоровы и счастливы, чем когда бы то ни было. Это является не только следствием понимания больными их отклонений и их опасности. Требуется еще мужество быть не такими как все и ставить перед собой иные задачи. При этом, разумеется, нестандартная постановка проблем и своеобразие задач, которые ставит перед собой больной человек, вызывают критику со стороны окружающих. И здесь возникает – это тяжелее всего – искушение скрыть эту необычность за судорожной , изо всех сил демонстрируемой беспечностью или оправдывать ее противоречивыми отговорками. Изо всех искушений это самое опасное, так как приводит снова к расщеплению и уходу в себя. Поэтому и существует следующий парадокс: нервно больные и душевно больные люди потому таковыми и являются, что хотят уподобиться здоровым.

Еще раз подчеркнем, что при лечении душевнобольных мы стремимся не к тому, чтобы искоренить все следы болезненной душевной жизни, а в гораздо большей степени к тому, чтобы создать им противовес. И это уже потому, что их искоренить невозможно. Однако возможно сделать так, чтобы ошибочность, имеющаяся в душевной жизни, стала счастьем для больного и несла определенную социальную функцию. Я не хочу судить ни поверхностно, ни несправедливо, не хочу я и перечислять жизненные ситуации и профессии, когда своевольно ограниченный и даже суженный духовный кругозор, вязкий темперамент и склонность к осторожности, рассудительности и замкнутости имеют преимущество перед возбудимостью, абсолютно на все реагирующей расторопностью, общительностью и деятельным усердием или перед инстинктивно смелым расчетом, обращенным к действительности и направленным на то, чтобы принять эту действительность с ее жизненными ситуациями. Я не говорю также о психопатах и душевнобольных, стимулировавших развитие нашей культуры. У нас имеется множество наглядных примеров, доказывающих правдивость изречения: «Душевная болезнь – это социальная функция.» Из них я приведу следующие.

Девушка из обеспеченной семьи, получившая хорошее образование выходит замуж за жизнерадостного, обращенного к миру мужчину. Он любит веселые компании и не уделяет должного внимания своему бизнесу. Доходы уменьшаются, и через 20 лет он становится банкротом. Из четверых его детей старшему 19 лет, а младший еще не ходит в школу. Семья не распадается, жена берет на себя заботы о семье и подводит мужа к тому, чтобы он принялся за простую работу, дающую пропитание ему и его семье. И все же доходы этой семьи настолько малы, что на учебу детей ничего не остается, и дети, едва закончив школу, должны зарабатывать себе на хлеб. В результате у жены начинается шизофренический шуб с идеями преследования и величия. Женщина болеет несколько лет. Когда она выздоравливает, идеи преследования и величия исчезают, но остается склонность считать себя призванной к чему-то большему, идти своим особенным путем. Это она передает и детям. Дети ее здоровы и адаптированы к жизни, но они не могут примириться с тем, что есть и довольствоваться этим. В детях просыпается стремление расти, вырасти из ограниченности жизни и совершить нечто великое и необычное, чего бы это ни стоило. Благодаря врожденному трудолюбию, но и благодаря воспитанию матери и ее примеру мужества и стремления стать больше, значительнее, чем есть, все четверо в настоящее время поднялись из среды пролетариата и занимают высокие посты.

«Но и скромнейшему житья не будет, коль злой сосед завидует ему» - эта поговорка задает вопрос: Каким образом может помочь душевнобольному то, что он адаптировался к условиям жизни в коллективе и возможностям в больнице, если в жизни за ее стенами не существует возможности таких же благоприятных условий. Ответ: сделать возможным для душевнобольного быть счастливым, это воспитать его таким образом, чтобы он искал счастье там, где он может его найти. Жизнь, в которую мы его возвращаем, это не та жизнь, которая была у него до этого. Это больше не жизнь эгоиста, который постоянно был в погоне за успехом и признанием, это жизнь полная спокойного, безропотного и жертвенного выполнения обязанностей и стремления проявить себя и отдать обществу свою дань любой ценой. Примером этому могут быть для нас молчаливые создания, наши четвероногие братья и сестры.

У оленихи появился олененок, и она, как это принято у олених, спрятала его на лугу рядом с лесом в высокой траве, и даже самый внимательный наблюдатель не мог увидеть, где находится олененок. Затем сено нужно было скосить. Так как это происходило в охотничьем хозяйстве, где хорошо известны повадки зверей и всегда старались их лелеять и заботиться о них, было предпринято все возможное, чтобы оленята, спрятанные в траве, не были поранены или даже убиты. Егерь с двумя гончими шел по краю луга, другой с легавой шел на маленьком расстоянии от косилки и непрерывно смотрел по сторонам. Три лошади, три человек и три собаки, все кричат, к тому же шуми сенокосилка! Вдруг громкий свисток и крик боли. Хвост олененка попал под косилку и был легко поранен. Только люди собрались поднять его и перенести в сторону, как, несмотря на весь шум собак и людей, его такая обычно пугливая мать, преодолевая большими прыжками расстояние до своего ребенка, с испугом на него посмотрела и убежала с ним в лес, где и исчезла. В замешательстве легавая собака, которая не сдвинулась с места во время этой сцены, смотрела на своего хозяина. Тот взволнованно ответил на взгляд своей собаки таким же взглядом, прекрасно понимая, что их взволновало и очаровало одно и то же. А крестьянин слез со своего сиденья, подошел к лошадям и сказал с восхищением: «Какая же огромная сила у такого зверя!».

Охотник сидит летом в своем укрытии и дожидается косулю. Вдруг он замечает лису с огромными усами. Странно, но усы не торчат у рта, а свисают длинными прядями изо рта. Это не волосы, а мышиные хвосты. Лиса страшно голодна и истощена работой и заботой. Но, несмотря на это, 12-20 мышей, которых она поймала, она не съела, а несет в свою нору. Почему? Ее малыши ждут еду, и она настолько порядочна, что несет ее туда, где, как подсказывает ее инстинкт, в ней наиболее нуждаются. Косулю в этот вечер не подстрелили. Охотник покинул свое укрытие до того, пока она пришла.

У кошки было два котенка. Они стали такими большими, и она их так долго кормила, что она поняла, что их надо отлучать от груди. Поэтому она начала на них шипеть и их прогонять, когда они к ней приближались. Но тут один из них попал под машину. Мать бросилась к нему, схватила мертвого котенка и положила его рядом с собой, пока ее с силой с ним не разлучили. Тут же она нашла второго, стала его ласкать и вылизывать и не могла остановиться. Она опять начала его кормить, и это продолжалось еще 3 недели. Может быть, она думала, что она слишком рано начала их прогонять и пыталась наверстать упущенное?

Львицу во время кормления разлучают с ее львятами и хитростью выманивают ее в клетку льва. Как только она оказывается там, решетка клетки закрывается. Она выходит из себя и как сумасшедшая бьет лапами по железной дверце, которая отделяет ее от львят. Что делает лев? Он подходит к львице, лижет ее и гладит, и несмотря на то, что она на него огрызается, он так долго нежно ее ласкает, пока она не успокаивается. Только после того, как дверь опять открывается, и дети опять с ней, он отходит в сторону и занимается более важными делами.

Овчарка возила тележку с молоком своего хозяина, пока он не смог купить себе лошадь и большую телегу. Собака может теперь оставаться дома и отдыхать от работы. По мнению людей, которые мечтают о пенсии, он мог бы беззаботно наслаждаться своим «закатом жизни». Но собака думает по-другому. Она ужасно несчастна от того, что она больше не нужна. Печально она смотрит на телегу, когда утром и вечером она уезжает со двора. Безрадостно она вешает голову и ясно, что она может погибнуть. Чтобы этого избежать, ей ищут другое занятие. Старший сын запрягает ее в свою садовую тележку. Но собака продолжает хиреть. Так как ее не хотят продавать, ее приходится усыпить.

Понятно, что мы хотим сказать? Только одно: «Мы должны стыдиться зверей!». С безграничной преданностью и верностью, с храбростью, которая граничит с самопожертвованием, они следуют своему предназначению, а ты, человек, мудрствуешь, раздумываешь и удаляешься от своего призвания так далеко, что эта ноша уже опостылела тебе, прежде чем ты ее поднял! Я знаю, что звери не могут иначе; тебе же дана власть распоряжаться собой и свобода выбора, для того, чтобы быть послушным и счастливым или нет. Почему же ты не используешь эту свободу для того, чтобы неустанно выполнять то, что требует выражения и осуществления? Почему ты не решаешься быть таким же счастливым, как кошка, когда у нее есть котенок, и она считает себя незаменимой для него и трогательно о нем заботится. Всего 4 недели в году этому бедному созданию предоставляется возможность быть нужной и таким образом возвыситься; а у человека есть возможность делать это всю жизнь! Разве вы не видите радостное удовлетворение своей собаки, когда она может сделать что-то для Вас и думает, что она делает это хорошо? Почему вы не поступаете так же? Не хотели бы вы добавить к самоотверженной преданности и инстинктивной верности животного немного человечности, а также мысли о вечном и вдохновляющее знание о том, что трудности и препятствия не являются помехой для трудолюбивого человека, а наоборот могут стать стимулом для него. Нужно осознавать, что осуждение, сарказм, насмешки, печаль и разочарование могут быть источником счастья для тех, кто отдает себя от чистого сердца, если с ними обращаются несправедливо, потому что только готовность их переносить является мерилом твердости и рвения, с которыми вы исполняете ваши обязанности и замыслы. Любите Ваших врагов, благословляйте тех, кто вас проклинает, делайте добро тем, кто вас ненавидит, и просите за тех, кто вас обижает и преследует.

Так меняется взгляд на жизнь. Те, кто действительно приспособились к жизни, стремятся не к бережному отношению к себе, признанию и благодарности, а к напряжению всех своих сил для выполнения взятых на себя обязательств. Они надеются не на то, чтобы их понимали и шли им навстречу, не на справедливость и сострадание окружающих, а на искренность своей воли, мужество для отстаивания своего мнения и верность своему долгу. То, что перспективы на будущее не так зависят от тяжести перенесенной болезни, как от врожденных способностей, необходимых для обобщений, доброты, способности к самоотдаче и творческого начала, становится совершенно ясным. Поэтому, как правило, хорошему человеку легче помогать, чем эгоистичному и завистливому.

Еще нужно поговорить о Неизлечимых пациентах. Две трети всех больных, которые из года в год получают помощь в наших заведениях, после короткого или более продолжительного времени улучшают свое здоровье или полностью вылечиваются и выписываются. Но одна треть, к сожалению, остается и становится нашим постоянным контингентом. Вы можете подумать, что все врачебные усилия для таких больных напрасны и все старания ни к чему не приводят. Но я утверждаю, что именно эти больные приносят наибольшее удовлетворение врачу и оправдывают его профессию, потому что это те, которые не могут жить без врача. Как дикий зверь, пойманный в пустыне, когда его приручают, должен научиться вместо того, чтобы убегать, доверчиво приблизиться к человеку и превратить свою дикость, жажду действия и энергию в готовность делать разные трюки, то есть в сотрудничестве с человеком найти замену утерянной свободе, так и общение с врачами и персоналом больницы заменяет неизлечимым душевнобольным и постоянно находящимся в сумасшедшем доме пациентам то, чего они хотели бы получить от жизни. Мы врачи являемся для него миром, в котором он живет и благодаря нашему участию и любви, которые мы ему даем, он сотрудничает с нами и по-своему радуется жизни. Даже обычный вопрос о его самочувствии, пожатие руки или взгляд врача, доволен ли он, в порядке ли его одежда, может быть для него ободрением или событием. Он может выражать свою привязанность, благодарность и уважение тем, что скажет, что, когда вы пришли в отделение, было воскресенье или дойдет до того, что случится чудо, если он сможет дотронуться до врачебного халата и взять его уголок в руки. Сам врач при этом ежедневно чувствует свое высокое призвание в том, что он создает работоспособность, умение радоваться и счастье пациентов не профессиональными уловками и рецептами, а только единственно благодаря силе своей личности. Он уже не играет роль целителя, который помогает, ставит на ноги и покидает пациента, он становится создателем собственного круга и собственного мира, в котором действуют, оплодотворяют и соединяют его планы, его дух и его сила. Он удостоен милости полностью делиться дарами своего сердца, которые в равной мере приносят счастье и дарителю и тому, кто это получает.

Вы освещены светом, дамы и господа! Вы действительно освещены светом? С жутким чувством и с ужасом вы думаете о тьме сумасшедшего дома. Это тьма? Действительно те, кто там находится, самые бедные из бедных? Или у них есть что-то, в чем им можно было бы позавидовать? Например, место в сообществе и успокаивающая уверенность, что они занимают это место и поэтому его ценят и любят и они защищены? И не становится ли именно воспитание этого порядка и определенности жизни в сумасшедшем доме тем, о чем мы говорили: школой жизни?