Невроз, обустройство жизни, государственное устройство

Якоб Клези

Перевод Е.Г.Сельской и Е.А.Ходак; окончание, начало см. НПЖ, 2011, 4

II

А что здоровый? Всегда ли он знает, чего хочет? А если знает, то всегда ли стремится к этому? Всегда ли он действует прямо, целеустремленно, всегда ли ему хватает выдержки до конца? Всегда ли он настолько убежден в правильности и целесообразности своих действий, что совершенно исключены такие чувства, как недостаток основательности и последовательности и, как следствие, противоречивость? Не одолевают ли его порой внезапные сомнения, чувства собственной слабости и несостоятельности? Не возникает ли подчас разочарования, не отступает ли он на полпути? Всегда ли ему хватает искренности и мужества называть вещи своими именами и открыто браться за них, так что налицо полная ясность его намерений, не допускающая иного толкования? Или здоровые, как водится, живут по пословицам «Слово - серебро, молчание – золото» и «Лучше синица в руке, чем журавль в небе»? И, может быть, они помнят, что человеческий опыт говорит о другом, а именно: желательно держать свои дела в тайне и довольствоваться малым, если не вовсе никчемной подделкой?

Разве характеризует аффекты (удовольствие, неудовольствие, подавленность) и их действие тот факт, что с их угасанием меняются и ассоциации, оценки и намерения, порожденные этими аффектами и ставшие целью, и, далее, что выражение и проявление аффекта является одновременно и его разрядкой и завершением? Тогда, следовательно, если успешное действие не достигло цели, то соответствующее ему представление движения в сознании усилит аффект, породивший его, и это вызовет повторное проявление (в ссоре люди доходят до бешеной злобы, а, восхищаясь чем-то, доходят до восторга)? Эти факты доказывают полное соответствие с законами психического процесса, когда после затухания той или иной аффективной констелляции возникает повышенная готовность к новым аффективным движениям в том же или другом, или вовсе противоположном направлении, проявлениям и удовлетворению которых мешает ситуация, созданная именно завершившимся успешным действием, и поэтому такая ситуация воспринимается как ненужная, отжившая, порой даже чуждая и обременительная. Преодоление потребности к проявлению новых аффективных побуждений и стремлений ради стабильности определенной аффективной тенденции и волевого направления и, тем самым, восстановления готовности к повторению одного и того же успешного действия рассматривается как совершенно особое характерное действие и, награжденное такими оценочными характеристиками, как добродетель, чувство ответственности, верность, насколько последние не являются чисто психологическим сопровождающим симптомом (аффективным феноменом) определенной степени настроения, выражение которого соответствует совершенно определенной привычной языковой форме и поэтому снова и снова употребляется (оклик собаки кличкой ее предшественницы, если эта собака постепенно стала столь же любима). Но поскольку жизнь означает всё новое и новое восприятие, чувство и желание, то преодоление препятствий на пути волеизъявления не является, разумеется, одноразовым. Скорее становится правилом, что сила, проявленная для преодоления, воспринимается как утрата некоторого количества возможностей удовлетворения влечений и, тем самым, как обеднение и отказ от чего-то, а такая установка сродни сожалению и, следовательно, имеет негативную окраску. Чем чаще возникают моменты принуждения к отказу и усиливается негативный эффект, с этим связанный, тем скорее будет восприниматься успешное действие, выбранное однажды, как вынужденное; в конце концов, оно будет вызывать не чувство удовлетворения, а противоположное. Потому и происходит бунт против однообразия какой-либо профессиональной деятельности, даже если она хорошо оплачивается и выбрана по собственной воле. Или это сопротивление выполнению супружеских обязанностей и однообразию будничной рутины. Вместе с сопротивлением появляется потребность прервать это однообразие и рутину. Если этого не достигается, появляется недовольство, всё не нравится, возникает склонность реализовать подавленные влечения обходным путем, т.е. неврозоподобным способом.

В нашем случае прервать однообразие – это не значит просто прекратить, оборвать исполнение некой однообразной безрадостной обязанности, воспринимаемой, по-видимому, как неприятная неизбежность. В нашем случае это означает наступление состояний и процессов, которые, вследствие произвольного отказа от обязанностей, воспринимаемых как обременительные, и одновременного появления новых, сильно акцентированных интересов, вносят чувство облегчения, отдохновения и освобождения и этим производят изменение установки, которая, в свою очередь, способна создать новую ситуацию с новой точкой зрения, исходя из которой прежние ежедневные обязанности оцениваются позитивно. В силу этого я предлагаю рассматривать эти временные перерывы как изменение установки и обозначить их словом метахорезы [ Греч. «идти в другую сторону» ] Это может быть прогулка, отвлекающая внимание на природу и обогащающая личность. Это могут быть и занятия спортом, имеющие то же воздействие, и удачно проведенные выходные как изменение формы мышления, как это бывает, например, во время охоты, которая освежает тем, что мышление понятиями цивилизованного человека уступает место непосредственному восприятию органов чувств. Это может быть изменение жизни путем изменения ее привычных форм или места жительства (путешествия), это может быть наслаждение искусством, - всё это снимает напряжение, примиряет с жизнью и дарит радость, обучая нас по-другому воспринимать мир, по-другому расставлять акценты, показывая нам другие ценности, перед которыми наши собственные бледнеют, или учат нас по-иному взглянуть на нашу судьбу и наши ценности и увидеть параллели с судьбой всего человечества. Такое же действие оказывают наркотики (вещества, вызывающие рауш). Но в этом случае не требуется от человека никакой работы, никакого напряжения, всё дело в том, что эти вещества меняют настроение человека, и он видит ту же самую неизменную ситуацию в другом свете, и это помогает ему адаптироваться к ней [ Это подобно тому, когда в пути тебя несут или везут ] . Наконец, это маскарад, когда человек становится неузнанным, что заставляет окружающих воспринимать этого человека как нечто новое, снова знакомиться с ним и по-новому на него реагировать и, тем самым, сыграть в новое бытие. Достаточно вспомнить состояние детей, подобное раушу, когда они при помощи маски или переодевания могут измениться до неузнаваемости. Вспомним о том, что (по крайней мере, в странах протестантизма) в канун великого поста, который (канун) потерял свое главное значение, на масленицу проходит карнавал. Это бывает не в тех странах, где из года в год принято высказывать вслух свое мнение, где форма поведения достаточно свободна, а в тех странах, в которых, вследствие большой скученности людей на относительно малой территории, сформировались определенные правила деликатного поведения, т.к. здесь люди более чем где-нибудь зависят друг от друга, и где поэтому большую роль играет, «что скажут люди». А это порождает стремление периодически разрывать эту зависимость и эти связи и прорываться в наслаждение, прося прощения у ближнего – и всё это коллективно. К подобному бегству от надоевшей действительности относятся и некоторые суицидальные попытки, что особенно важно учитывать терапевту. Они случаются в разы чаще из отчаяния, что необходимо продолжать мучительное безысходное существование, чем из страха перед чем-то ужасным в будущем.

Метахоретическому выбыванию предшествует решение прервать привычный ход вещей. Встречаются состояния (усталость, малодушие, подавленность), когда просто нет на это сил, и другие (плен, кабала, душевная тупость), когда не создается ситуации, чтобы прервать ход вещей. Следствием этого становится то, что затренированное до автоматизма поведение ведет к истощению, душевному и духовному обеднению. Опасность того, что человек станет более одиноким, отупевшим и «автоматичным» тем больше, чем уже круг интересов этого человека, попавшего в колею будничной суеты и чем меньше у него склонности и способности к творческой деятельности. Потребность в метахорестических паузах проявляется скорее и отчетливее, когда удовлетворение влечений (инстинктов) осуществляется односторонне, в каком-то одном направлении и никогда – в другом, когда у человека имеются и проявляются более или менее равномерно как кратофорные, так и аристофорные задатки. Такие биполярные формы проявления я называю «решениями (разрешениями)», или эуритмиями [ Из греч. «гармонический ритм» ] . К ним относится профессия, служащая не только для поддержания жизни, но и дающая удовлетворение от сознания того, что производятся общечеловеческие ценности. Сюда относится и счастливая супружеская жизнь, служащая не только удовлетворению влечений «Я», но и совместному образованию. Это и труд на благо общества, отечества и борьба за него, защита которого является и защитой себя самого. Это жертвенность и преданность идее – политической, научной, религиозной или идее искусства, если она способна пробудить чувство защищенности и спокойствия и одновременно поднять человека над самим собой и растворить его в большой всеохватной общности. Разрешениям (эуритмиям) подобны состояния благоговения и созерцательности, когда взор устремляется от личного, будничного, личных планов – в будущее, прошлое, над- и внеличностное и оттуда возвращается освеженным и расширенным в сердце субъекта. Следует вспомнить также о величии пламенной веры и стремления к действию, не принимающих в расчет отдельные судьбы, в том числе и собственную, стремление, заглушающее любые сомнения, где высшим счастьем будет послушание своей миссии для достижения поставленной цели. Из всего сказанного следует, что форма проявления тем меньше нуждается в паузах и бывает тем совершеннее, чем более разносторонней и разнообразной она является и чем более она подобна решению или эуритмии. От силы побуждений (импульсов), понимания их значения, силы воли в осуществлении планов, способности отграничивать и отсекать лишнее, а также от условий окружающей среды и адаптивной способности субъекта зависит, насколько ему удастся себя проявить. Значение условий окружающей среды особенно ярко демонстрирует тот факт, что в неспокойные, смутные времена востребованы иные характеры, чем в спокойные и упорядоченные, и что развитие односторонне направленных инстинктивных задатков облегчается либо затрудняется, а то и вовсе исключается, в зависимости от наличия возможности проявления и соответствующего жизненного уклада. Там, где потребность делать добро и подавлять кратофорные наклонности настолько превалирует, что она уподобляется отказу от собственных интересов, а положение в обществе, личное благополучие, материальный достаток и семейное счастье не являются целью и не в состоянии удовлетворить субъекта, там без общины, подобной монастырской, поглощающей все силы субъекта и подавляющей его индивидуальность, достичь состояния эуритмии сложно, если не вовсе невозможно. Таким характерам трудно найти себе применение в так называемом просвещенном обществе, чуждом душевным порывам (чрезмерностям), обществе, настроенном только на прогресс и прибыль, тем более что огосударствленные институты благотворительности и помощи нуждающимся гасят естественные импульсы доброты и милосердия. Поэтому у таких людей и возникают состояния разочарованности, угрюмости, раздражительности, душевного разлада, замкнутости и протеста. А у некоторых субъектов, поставленных в условия ежедневных жизненных правил и задач среднего человека, возникает тяга к приключениям и чему-то экстраординарному, что приводит к трудностям адаптации и никчемности, вместо героизма и жертвенности. Поэтому уничтожение традиционных правил, дававших направление развитию личности, а также упразднение культового жизненного уклада (монастыри) многим людям не принесло ничего хорошего. Свобода в проявлении и адаптации лишь тогда означает прогресс, когда удовлетворению аристофорных потребностей отводится минимум такая же роль, как и подчинению меньшинства большинству и подчинению большинства и каждого целям и интересам общества. Иначе свобода будет означать своеволие личности или отдельных групп, и это равносильно насилию над личностью, хаосу и распаду. Следствием этого станет ненасытность кратофорных требований, отрицание, разрушение и анархия, с одной стороны, и, одновременно, стремление к порядку и подавлению, диктатуре и сплочению в любой форме (сектантство) – с другой. Это стремление к включению в свои ряды и подчинению является настолько естественным и основополагающим, что присутствует даже там, где только что привело к наибольшему проявлению силы или господствующему положению в созданном им обществе. Это стремление продолжает там свое действие и требует служения себе и подчинения. Поэтому даже на вершине власти и почти полного растворения в задаче присутствует потребность в руководстве в любой форме, будь то вера или суеверие, или только лишь придирки женщины или прислуги.

Для эуритмии характерно, что она, как уже было сказано, гораздо дольше может обходиться без перерыва, чем в том случае, когда силы имеют одностороннюю направленность. Далее, если имеет место эуритмия, то она ведет, как правило, к изменениям установки, а это не значит - просто прервать прежнюю жизнь и жить совершенно иначе. Это, скорее, означает новые эуритмии или им подобные состояния, служащие новому созиданию. Если же речь идет об обычных метахорезах, то, преимущественно, о таких, которые служат наставлению, сосредоточенности и углубленности, в то время, как человек, имеющий преимущественно одностороннюю направленность и не имеющий полноценного самовыражения, стремится к таким изменениям установки, которые являют собой ощутимую, резкую противоположность его нынешнему поведению. Эти изменения приносят более отвлечение и развлечение, чем усиление и углубление общественных связей, развивающих чувства, или расширение кругозора. Если же метахоретическое развлечение не приносит отдохновения и гармонизации, то возникает опасность, что полная удовлетворенность будет возникать всё реже, и будут утрачиваться целеустремленность желаний и действий, а также чувство единения с ближним и обществом. В более поздних состояниях морального падения потребность в перерывах столь высока, что одна пауза должна сменять другую; совершенно редуцируется способность воссоздания личности, способность неравнодушной переработки переживаний и теплый интерес к ближнему. В конце концов, становится невозможно начать что-то новое, даже метахоретическую паузу, поскольку это предполагает некоторую долю участия и собранности, становится невозможным напряжение (старание). Человеку остается лишь продолжать свою одностороннюю деятельность вплоть до полного внутреннего опустошения, или человек приходит к употреблению наркотиков (это его «паузы»), которые, как уже указывалось, не требуют энергетических затрат. Я, разумеется, не утверждаю, что любые изменения установки относятся к этому типу или что причиной этих изменений стал алкоголь. Я знаю, что совместная трапеза может быть выражением чувства единения, и тем скорее она может перейти в разряд чрезмерного, хотя в основе этого могут лежать традиции и аристофорные побуждения.

Целью наших действий и желаний является удовлетворение инстинктов и достижение, тем самым, чувства счастья. Будет ли это достигнуто, зависит от тех же самых условий, которые мы считали существенными для достижения такой формы проявления, которая была бы наиболее приближена к эуритмии. К этим условиям относятся: сила побуждения, понимание его значения, сила намерения осуществить задуманное, способность отграничить лишнее и отказаться от него, состояние окружающей среды и адаптивная способность субъекта – словом, если абстрагироваться от врожденной силы влечений (инстинктов) и положения в окружающей среде, то всё зависит духовных моментов и качеств характера. Поэтому важнейшим условием для достижения наиболее полной радости жизни является самопознание. Однако, о самопознании: следует особо подчеркнуть, что мы живем в век настолько же достойных сожаления, насколько несерьезных унизительных требований экспериментально определять, к какой профессии человек пригоден (хотя эксперимент устанавливает, скорее, ловкость и навыки испытуемого). Истинное самопознание имеет столько же общего с познанием себя в смысле приобретенных навыков (мы только что о них говорили) и, по возможности, письменно зафиксированных результатов экспериментов, сколько хорошо подбитые подошвы прогулочных ботинок (я не говорю: «безопасная дорога») – с компетентностью проводника в горах. Ведь даже способный человек, чтобы правильно воспринять и понять даже простой предложенный текст или картинку, должен определенным образом настроиться на предлагаемый материал, т.е. помимо способности понимания проявить личное участие и «целостное действие». Тем более это касается удовлетворительного выполнения и успешного одоления какой-то жизненной задачи. Поэтому в этом деле станут надежнейшими поручителями не многогранность и качество интеллектуальных свойств и мануальная и художественная одаренность, а желание создавать, отдавать, быть ответственным, способность концентрироваться на поставленной цели, усердие и верность задаче и - в качестве чистейшего и надежнейшего источника счастья – великодушие, благодарность и здравый смысл, - добродетели, которые мы наблюдаем и которыми восторгаемся при адаптации человека к коллективу, при воспитании молодежи как знак способности к самоотречению и величие души; это мы иногда видим и у животных при особо благоприятных условиях заботливой доместикации. Но всё это – особенности характера, т.е.формы реакций или формы переживаний целостной личности на различный опыт и поведение, как это проявляется в юности, иногда в игре и в дружбе, но никогда – на экзамене и, тем более, в искусственно созданной ситуации или в ситуации «вопрос-ответ». А потому следует вспомнить старое правило, что надо спрашивать у друзей детства и фронтовых товарищей, чтобы узнать, чем в действительности является тот или иной человек.

Таким образом, самопознание касается, в первую очередь, знания характерного поведения или форм переживания. Правильно понятое, оно не приведет к тому, что личность начнет гордиться повышенной свободой действий и бесцеремонностью как выражением индивидуальности – зачем нужна такая личность! Напротив (вспомним нашу пациентку с клептоманией), главное здесь – постараться достичь цели, поставленной перед собой, учитывая свои личные особенности и условия внешней среды, и стараться, неустанно трудясь, достичь оптимальных результатов. При этом стремление подогнать свои намерения точно под имеющиеся силы и ни граном больше ведет к уменьшению энергии и поэтому противоестественно. Ведь постоянным стимулом к деятельности является желаемый результат, достижимый не при любых обстоятельствах, а только при благоприятных. А удовлетворенность малым, согласно менее оптимистичным оценкам, ведет к застою и упадку. Но, прежде всего, из самопознания вырастает согласие с самим собой, согласие быть таким, каков есть, и не трубить об этом повсюду, а тихо знать про себя и неустанно стремиться к гармонизации и зрелости, прощающему пониманию ближнего и мужеству идти предначертанным путем. Простодушный человек больше не будет упрекать себя за то, что дал себя провести, т.к. он понял, что для него подозрительность – мука и омрачение души. Щедрый смирится с тем, что его иногда эксплуатируют, т.к. трястись над своим добром для него неестественно и было бы душевным обеднением. Опрометчивый и безрассудный, позволяющий увлечь себя, но чистый сердцем утешится библейским: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах». А тот, кто не умеет выгодно устроить свою жизнь, кто трудится и мучается, узнает, что любовь – единственное богатство, и не играет роли, направлена ли она на животных, доверенных человеку Богом, на землю или на другого человека, и это единственное богатство, которое умножается, когда его растрачиваешь. Каждый из этих людей, не ведая того, становится стяжателем «Духа Святого». Тот вклад в общее дело, который человек осуществляет своим трудом и который он сам воспринимает как муку и свой крест, может быть небольшим, но он подает всем хороший пример – пример поведения и умонастроения человека, который, решительно и уверенно идя своим путем и осознанно исполняя, что должен, является утешением и образцом поведения для всех, кто это понимает.

И всё же можно и с самопознанием оставаться несчастным покинутым горемыкой. Столь же властным, как влечение к кратофорному наслаждению и самоутверждению, является у здорового среднего человека, более предрасположенного к аристофорным переживаниям, стремление к единению, подчинению и руководству. Это, повторяем, настолько властное стремление, что даже пророк и основатель ведущей идеи лишь тем обретет душевное равновесие, что сам станет служить этой идее, подчинится ей так же, как и весь коллектив, и, будучи сам вождем, жаждет водительства. О возможностях, отвечающих потребности в руководстве, я говорил в 1922г. во время доклада о значении и применении трудотерапии, сделанного перед невропатологами и психиатрами в Карлсруэ. Я утверждаю, что эта потребность не менее сильна, чем стремление к самосохранению и дальнейшему развитию. Эта потребность пробивает себе дорогу, как бы ни были велики помехи и препятствия, создаваемые невежеством, равнодушием, неправильно понятым смыслом или не имеющим определенного направления политическим положением. Поэтому за религией Откровения, когда ее хотели упразднить, последовала религия здравого смысла. А сегодня при схожих обстоятельствах ей придет на смену религия государственного сообщества и национального единства. При этом, правда, останется открытым вопрос, насколько схож с верой по своему лечебному воздействию эрзац, цель и содержание которого коренится в преходящем, несовершенном и связано с определенными человеческими слабостями земной жизни. Прежде я говорил об объединяющей идее государственности. Эта идея вошла мне, выросшему в одном из старейших земельных кантонов, в плоть и кровь. С тех пор эта идея стала историческим фактом многих стран. Однако мои сомнения относительно культовой веры, возникшие от знания тщетности человеческих трудов и прошедшего бытия, сомнения в объединяющей, дающей чувство защищенности, уравновешенности и умиротворения силе религии здравого смысла или идее народного единства подтвердились. Мы видим, что именно там, где государство хочет быть чем-то большим, чем только политической формой общества, а именно – воплощением и носителем идеи спасения, там, совершенно логично и психологически закономерно доходят до того, чтобы освятить и упрочить идею национального единства мифом о крови и земле и установить, таким образом, связь со всеми прошлыми и будущими поколениями. Куда заведет эуритмическая мощь такой идеи, т.е. насколько она в состоянии объединить своих последователей в некую общность, поддержать и укрепить их во всех их стремлениях и действиях и одновременно возвысить над самими собой и воодушевить – это будет зависеть не только от того, насколько ей удастся внушить и поддержать веру в несомненно более высокий порядок и высшую справедливость и целесообразность. Куда приведет эта идея, будет зависеть от того, как каждый ее сторонник сможет ее понять и воплотить в жизнь. Ведь для членов верующего во что-то сообщества очень важно, чтобы это членство означало, что тебя примут, простят (помилуют), пригласят к взаимопомощи, и это тем нужнее, чем сильнее борьба. Здесь следует вспомнить слова апостолов: «Говорю так не потому, чтобы я уже достиг или усовершился, но стремлюсь, не достигну ли я как достиг меня Христос Иисус». Трудно себе представить, что так мог говорить кто-то, столь неколебимо уверенный в идее, в победе и смирении каждого человека или общества в целом.

И еще о роли отдельной личности на службе ведущей идеи: эта идея предполагает определенную готовность личности и деятельное участие. Из всего сказанного о стремлении к метахоретической паузе и овладении этим стремлением и преодолении его явственно следует, что такая готовность должна всё время вновь и вновь подтверждаться. Для этого от индивида, помимо аристофорного стремления слушаться и подчиняться потребуется способность принимать решения, и всё новые и новые решения. Поэтому признание себя сторонником (идеи – Е.С.) и сотрудничество лишь тогда внушают доверие, когда в их основе лежат подобные решения, и эти последние должны быть приняты индивидом добровольно. Соответствующее воспитание может создать необходимую духовную восприимчивость и подготовить желательные решения, и особую роль в этом играет личное и общее бедственное положение. Однако есть часть нас самих, и самая «сердечная» часть, которую невозможно потерять и которая определяет нашу судьбу – это наше мировоззрение, руководящая идея или вера, выросшие из противоречия наших собственных сомнений и размышлений, нравственных чувств и надежд, которые мы выстрадали и добровольно приняли. Только о них мы можем сказать, что это лучшая часть нас самих. Только за них мы хотим отвечать при любых обстоятельствах, лишь ради них всё претерпеть и всё потерять. Только они – выражение того, чем мы хотим стать в наши лучшие часы и чем хотим остаться в наши худшие часы. Только они – воплощение звенящей личности, чуждой всем земным искушениям. Именно они имеются в виду, когда говорят: «Стань тем, кто ты есть!»

III

Остается рассмотреть вопрос о том, как влияет государство на развитие личности. Следует подчеркнуть, что роль государства в жизни отдельного человека двояка. С одной стороны, государство – это часть окружающей среды, к которой индивиду следует приспособиться, как и к другим данностям (социальные отношения, местность, дух времени). С другой стороны, влияние государства на отдельную личность – это процесс, в котором эта личность участвует и который в этой личности происходит. Конечно, речь идет о здоровой личности, у которой существует определенное влечение к участию в создании государственного или подобного государству общества, если таковое отсутствует. Это аристофорное влечение к объединению с кем-то, к подчинению, к самоотдаче и жертвенности – влечение, побуждающее к образованию сообщества и этим дарящее счастье. Разумеется, если речь идет об адаптации к этой части окружающей среды, то она будет происходить тем легче, чем свободнее будет форма государственного правления и чем больше возможности она даст для развития и проявления личности. Но если свобода по недоразумению идет в ущерб обязательствам перед государством и его членами, то максимальную выгоду получают лишь кратофорно настроенные (преимущественно или полностью) эксплуататоры, хитрецы и лодыри, считающие любой отказ от личной выгоды потерей, а любое устранение всех обязательств выигрышем. А средний человек, нравственный, с достаточно сильными аристофорными тенденциями, стремящийся к созданию общества, человек, для которого общество и отечество – неотъемлемые части его жизни, лишь в том случае сможет говорить о полном своем участии и развитии своей личности, когда, вопреки всякому ослаблению взаимных обязательств и связей в обществе, всё же существует в достаточной мере потребность в самопожертвовании, или же эту потребность можно заменить похожим способом самопроявления личности, но в другом направлении. Потому-то в спокойные времена, протекающие без значительных потрясений, и в государствах, где от членов общества в силу очень широкого понимания свободы требуется минимальная степень самоотдачи и жертвенности, и возникает поиск всевозможных поводов к разного рода благотворительности и помощи ближним. Порой удовлетворение потребности в совместном переживании выливается в создание клубов (объединений) и празднование государственных и народных праздников [ Этот факт частично объясняет неестественно высокое потребление алкоголя в Швейцарии относительно других стран, что свидетельствует о зашедшем (к сожалению!) в тупик гипертрофированном чувстве единения нашего народа, о его огромной любви к отечеству и о силе национального духа. Я этим вовсе не утверждаю, что надо отменить все наши праздники ] . О неудовлетворенных аристофорных тенденциях говорит и защита от неприятной эмоции, возникшей от того, что силы и способности индивида не находят достаточного применения, они недостаточно «исчерпаны». Это и ненасытное стремление к всё новым метахорестическим паузам и удовольствиям и, вместе с тем, так сказать, в обход естеству, неутомимость требований и претензий к государству. Наконец, это выражается во всё возрастающей готовности недовольных активных субъектов к вредным экстремистским и целительским учениям, это усиливающееся стремление к разрушению и его внезапные разрядки. Следствием всего этого является неутешительный факт, что среди недовольных и нападающих на всякое строгое установление находятся – наряду с психопатами всякого рода и неполноценными субъектами – также и разочарованные энтузиасты и пламенные патриоты, в то время, как лица, наживающиеся на падении государственности и ослаблении в этой связи взаимных обязательств относятся, вместе с прочими врагами народа, к лагерю сомнительных защитников государственного порядка. Нет ничего удивительного, - а с точки зрения учения о неврозах – это естественный терапевтический процесс, - что в такие времена беспафосного однобоко индивидуалистического «прогресса», где всё одно и то же, где государство опускается до уровня равнодушной продовольственной организации, стремящейся по возможности более дешево накормить население, вдруг, внезапно наступившее бедственное положение и внешняя опасность или же единичные, еще незначительные проявления волевых целеустремленных действий со стороны высшего руководства страны, подозреваемого в слабости, оказывают сильнейшее освобождающее, объединяющее народ действие – мы это можем повсюду наблюдать. Угрозы и потрясения мирной благополучной жизни того или иного общества воспринимаются сторонним наблюдателем только как бедствие для страны, как несчастье. Ведь этот наблюдатель видит определенные лишения народа и потерю комфорта, но не представляет себе, какой душевный подъем и какое счастье испытывает этот самый народ от вновь обретенного, ставшего явственным для каждого гражданина единения, ставшей явью возможности высочайшего самопожертвования ради общего дела и возможности почувствовать восхищение от выполнения надличностной задачи. Люди, непосредственно это пережившие, открывали в себе порой аристофорные тенденции и «лучшую часть себя», и это дарило им состояние счастливого восторга. Иногда бывает достаточно отблеска далекой опасности, чтобы призыв к объединению поднял народ. Как прискорбно бывает, когда высшие руководители государства по неведению, пренебрежению, эгоистической ограниченности и холодности чувств принимают инстинктивную потребность здорового народного духа к самоотдаче и жертвенности за сомнительные (нечестные) требования, обузу или хмурую покорность судьбе и своими обещаниями и даже ложью заранее обесценивают подвижнические действия народа, парализуют его сплоченность и своей нерешительностью и равнодушием поощряют вредителей, везде и всюду ищущих свою выгоду и только поджидающих удобного момента. В каждом здоровом человеке, способном к общежитию, живет желание чувствовать себя частью общества, быть им защищенным и раствориться во вне- и надличностном. Освобождающее действие созерцательного погружения и благоговейного подчинения, способность к религиозному переживанию и совершенно особо – к коллективному религиозному переживанию, восторженность во время празднования государственных дат, боевой рауш и жажда подвига – вот признаки этого. Задача всех руководителей и воспитателей направлена в данном случае не на разъединение, как это делается при однобокой подготовке к борьбе за место в жизни, а на объединение, на пробуждение духа.

О государственном воспитании писал уже Николо Макиавелли, один из величайших политических мыслителей и писателей всех времен. Он писал, что направленность внимания на задачи государства (государственного сообщества) и идентификация с ним тем ближе и живее (для отдельного человека – Е.С.), чем убедительнее и ощутимее общество выступает как целостная единица. Разумеется, такая возможность представляется маленькому государству из-за небольшого пространства и больших сфер соприкосновения его членов гораздо чаще и бывает глубже, чем очень крупному государству. Кто не вспомнит об огромном воспитательном влиянии Земельных общин наших горных Кантонов, и среди них совершенно особо – влияние Гларнской общины. Гражданин, подобно Римскому сенатору, приводит на заседание своих сыновей для того, чтобы они с ранней юности приучались считать государственные дела своими собственными. Этим достигается то, что юноши уже в двенадцать-четырнадцать лет знают наиболее активных ораторов и их политическую направленность и считают государственные дела столь же важными, как и личное благополучие. Отсюда целесообразное стремление и в других областях распределить напряженность и сплоченность государственной и партийной жизни по мелким подчиненным организациям – окружным, деревенским и т.д. Мы добились в наших старейших досточтимых государственных институтах противоположного: мы заменили заседания, на которых обсуждались и принимались законы, избирательными учреждениями, а свободное и ответственное выступление – анонимным голосованием, что, собственно, означает смерть демократии. Кроме того, мы, вопреки всем демократическим общинным обычаям, недооценивая оживляющего и воспитательного смысла государственной символики, не только упразднили всё, что наглядно демонстрировало нашу преданность государству, а также его силу и мощь, репрезентировало единение народа и это единение постоянно укрепляло. Мы, к тому же, лишили наших руководителей ореола представителей воли народа и его благороднейших черт, мы смотрим на них, как на обыкновенных людей и теперь приглашаем их лишь на открытия ежегодных ярмарок.

Макиавелли также справедливо указывал, что каждое государство лишь до тех пор живо, пока оно является воплощением определенной идеи и живо ее выражает, будь то расовая, национальная или наднациональная идея, как это имеет место в Швейцарской Конфедерации. Эта идея тем скорее станет личной идеей каждого гражданина, чем более живым и способным к развитию будет союз ее представителей.

Дальнейшим условием для самозабвенной преданности делу общества является непоколебимость и справедливость его судов. Другими словами, каждое государство живет в сердцах своих граждан лишь до тех пор, пока оно является правовым государством. Человек не может быть осужден, если он не предстал перед судом и не имеет защитника – вот основное требование Западной культуры. Столь же важным для безошибочных решений суда и приговоров является назначение судей и общественных обвинителей в соответствии с их квалификацией, а не партийной принадлежностью. В этом отношении у нас также налицо признаки упадка.

Живительная и привлекательная сила государственной идеи основывается, прежде всего, на целеустремленности и прочности политики государства и правительства. Это касается, в первую очередь, демократии. Если при монархии, диктатуре, при господстве какого-либо определенного класса или теократическом государстве объединение государственнообразующих тенденций осуществляется – в том числе и – с помощью влияний, не основанных на тесной связи членов общества с его руководителями (любовь к царской фамилии, харизма вождя, страх перед строгостью наказания, покорность, религиозность), то в демократическом государстве подобная тесная связь означает всё. Если руководители демократического государства не имеют в виду поступиться основными принципами демократии, то они не должны оказывать давление на развитие и проявление чувств солидарности, единства и требовать верности определенному мировоззрению. Тем более важно, чтобы воля общества проявлялась и осуществлялась так непоколебимо, ясно и определенно, чтобы пробудить интерес к государственным делам и добиться участия в них, по возможности, всех членов общества. Мы уничтожим убедительную и победоносную силу общественной воли и общественной идеи, если захотим угодить всем и удовлетворить все исключительные притязания. Это приводит не к сплоченности, а к распылению и разъединению. И никакое школьное воспитание не поможет возместить то, что упустило слабое правительство – заложить в молодом человеке понимание, что такое задачи государства и обязанности гражданина. В этом случае спасти положение может лишь смена правительства. Наконец, условие для идентификации с государством – необходимое жертвенное подчинение авторитету высшего руководства страны – также остается невыполненным, если лица, занимающие ответственные посты в государстве, ограничиваются лишь исполнением того, что им предписано, даже в том случае, когда они к этому подходят сознательно, т.к. государственный деятель должен обладать способностью предвидеть потребности и возможности и в соответствии с этим строить свою политику. Государственный деятель при демократической форме государственного правления – выразитель не только воли народа, но и того, что еще только ждет своего проявления, что истинные патриоты лишь смутно угадывают в будущем общества.

Если до сих пор речь шла о зависимости личности от формы государственного правления, где это правление играло роль окружающей среды, к которой следует личности приспособиться, то теперь речь пойдет, наоборот, о культурном и политическом влиянии, которое оказывает отдельная личность на формирование государственных структур как процессе. Такое влияние на жизнь государства, как побуждаемое инстинктом сотрудничество в организации жизни государства тем более гарантировано, чем более многочисленны и широки индивидуальные права граждан. Как правило, эти права достигают своего наибольшего осуществления при демократической форме государственного правления. В силу этого, демократическая форма правления снискала славу формы правления, гарантирующей взаимное претворение в жизнь личных и общественных интересов и их взаимное стимулирование до их эуритмического завершения и, в силу этого, наиболее полно отвечающей человеческой потребности в совершенствовании. Здоровье означает в данном случае способность к наслаждению и приспособлению к жизненным задачам. По отношению к государству это означает честность убеждений и согласие на жертвы со стороны его членов и способность адаптироваться к требованиям времени и другим задачам настоящего и будущего. При этом возможно, что к признакам здоровья, понятого таким образом, относится и готовность к временному сокращению, даже упразднению основных положений конституции. Так же, как здоровый человек должен быть в состоянии когда-то спать на камне и питаться хлебом с водой, так и демократия, во времена, когда государство в опасности, должна, если для победы требуется крайнее напряжение всех сил и воли, обходиться без гражданских прав и свобод в их высшей степени проявления, - свобод, которыми в другие времена демократия по праву гордится. Для подобных случаев создатели нашей конституции предусмотрительно снабдили бундесрат неограниченными полномочиями, а генералов на время ведения войны – диктаторской властью и приняли с этой целью соответствующие законы. «Демократия в опасности!» Хорошо бы, чтобы мы и в мирные времена чаще вспоминали этот лозунг. Однако, когда отечество в опасности, то горячий интерес к сохранению всяческих демократических установлений проявляют лишь те, кто в спокойные времена их попирают.

Но это не значит, что адаптивные способности и здоровая государственность требуются только во времена экстраординарных событий. Теперь мы знаем, что человеческое стремление к метахорестическим паузам (изменениям) является глубоко инстинктивно обусловленным. Это влечение, разумеется, имеет свое выражение и в жизни государства и общества, если эти последние являются функцией личности. поэтому и здесь имеют место постоянные изменения и обновления. Если форма государственного правления к этому непригодна, а в ее основе лежит насилие над инстинктами (влечениями) и жизнью, если она находится в непримиримом противоречии с потребностью народа в самовыражении, то такую форму государственного правления сменяет другая.

Этот факт нашел свое выражение уже у Платона и Аристотеля в учениях о закономерной, подобно круговороту сменяющейся последовательности различных форм государственного правления. Это принял и Макиавелли и положил в основу философских теорий государственности. Платон, с его идеями о постепенной победе народа над эгоистическими влечениями (инстинктами) и неблагоразумием в действительности видел, как господство лучших [монархия, аристократия, тимократия (так в тексте – Е.С.)] превращается в олигархию, демократию, анархию и тиранию. Аристотель позже полагал, что этот круговорот обусловлен множеством реальных причин и различнейших идей и что любая форма государственного правления может – и даже должна – непосредственно переходить в другую, если для этого созрели условия. Этим учениям, по всей видимости, противоречат факты: существуют демократии, которые так же стары или еще старше, чем подобные гипотезы, по меньшей мере, гипотеза Макиавелли. Конечно, на это можно возразить, что ни монархия адвокатов, ни господство партийных функционеров не являются демократиями. Далее, жизненные перемены, характерные для определенного времени, протекают тем спокойнее, чем более древними и более укоренившимися являются определяющие политические направления и чем более отточены и самостоятельны политические суждения каждого гражданина, а это – альфа и омега каждой демократии. И, конечно, ошибочны те гипотезы, которые в самом начале любого общественного образования и политического развития предполагают анархию и хаос, из которых постепенно разовьются порядок и сплоченность. Эти гипотезы находятся в непримиримом противоречии с основополагающим опытом учения о неврозах. Не может быть, чтобы первые люди жили в одиночку и были друг другу смертельными врагами. Напротив, с самого начала они были побуждаемы аристофорным стремлением к поиску объединения и создания таких сообществ, как род, клан или объединение на основе общей территории. Скорее следует предположить, что такого рода объединения напоминали семью, и, как и в семье, связи в этих сообществах были тесными, а управление скорее жесткое и тираническое, чем мягкое. Такое управление оправдывалось и суровостью «борьбы за существование», которую человек не мог вести в одиночку. Изменения наступили лишь с переходом от кочевничества к оседлости и занятию земледелием. Видимо, тогда, в обрабатывании собственного земельного надела и получении прибыли было положено начало индивидуалистического развития и демократических тенденций. Позже они снова были утеряны, когда крестьянин утратил исконные мужские права и обязанности, а именно – носить оружие и защищать свою землю, поскольку образовалась особая каста – каста воинов, где эти права сохранились и достигли наивысшего расцвета.

О чем еще говорит наше изложение противоположности кратофорных и аристофорных тенденций и побуждений к метахорезам? Это следующее наблюдение. Чем сильнее проявлялась воля к самостоятельности, и чем больше эта воля начинала противопоставлять собственные цели целям общества, тем явственнее была необходимость в создании культа отечества, который давал бы всё время новое пластичное выражение общим и объединяющим моментам и приводил бы всех, кого это касается, к общим помыслам и чувствам. Потому-то и была сложена «Песнь о Нибелунгах», «которые, каждый сам по себе, самодержавно правили в своих отдаленных замках. Свобода и самостоятельность послужили тому, что они стали столь сильными личностями, что хватило нескольких штрихов, чтобы нарисовать портрет каждого из них, отличного от других» (Макс Э.Либург). Перед лицом опасности они клялись кровью быть верными друг другу. Товарищи по борьбе давали в полночь клятву верности и создали этим символ, который и позже во всех странах Запада нередко доказывал свою объединяющую силу; он будет жить и дальше. Культовые действия, направленные на поддержание и углубление любви к Отечеству, не затерялись и не истощились в древних союзах и клятвах и их позднейших повторениях – стоит вспомнить уже упомянутые традиции Швейцарских Земель, где и по сей день перед экипажем Председателя Кантонального правительства несут скипетр и меч, а гражданин, повстречавшийся на дороге, сняв шляпу, стоит на обочине, пока экипаж не проедет мимо; вспомним также Крестный Ход во времена военных празднеств. Надо заметить, что ведется борьба против отечественных традиций и их культового оформления, эти традиции объявляют смешными, устаревшими и отжившими свой век. В Швейцарии обременяли народ разговорами о демократической потребности в представительстве, при этом неверно поняли или извратили понятие республиканской простоты, с педантичной придирчивостью требовали от героических саг фактической точности, надоедали военными празднествами, Крестными ходами с ложно-прогрессивной понятностью и народными гуляниями, заменяющими праздничный повод к объединению и взаимному сближению людей шумными увеселениями всякого рода. Разве гражданин демократической страны, честный человек, слыша похвалы в адрес своего правительства (которое его же и представляет), испытывает не те же самые чувства, какие испытывал бы, если бы хвалили его дом и сад, созданные им самим? Может быть, для нас, швейцарцев, было бы более лестно, если бы Вильгельм Телль жил в действительности и действовал именно так, как гласит легенда? Может быть, и среди народа-бездельника может родиться герой и «показать класс»? Но народ бездельников не может ни создать легенды, ни породить героев, поскольку у него в этом нет потребности.

Разумеется, что древнейшие традиции, служащие сохранению и прославлению общинного чувства и любви к отечеству, кажутся смешными и ненужными, если не находят отклика в душах людей. Разумеется и то, что необходимый отклик появляется в народной общине, в народном единстве и любви к отечеству, а любовь к отечеству является древнейшей потребностью народа. Если же кто-то хочет применить насилие по отношению к символам единства, пробуждающим чувства и объединяющим людей, и, тем самым, к этому самому единству, то это можно сделать и с помощью бездельников из безземельных крестьян, космополитов и прочих жителей нашей планеты.

Я думаю, что именно теперь, когда я говорю о преданности государству, почитании государства и углублении и усилении этих чувств при помощи демонстрации его мощи и величия, именно здесь, в Берне, меня правильно поймут. Вся славная история нашего государства свидетельствует о том, как глубоко укоренилась идея государственности. Якоб Штемпфли и Эмиль Шенк, образ которых неизгладим из истории нашего государства, перенесли свою гражданскую гордость и пламенную любовь к отечеству в политику Швейцарии. Да, и по сей день, когда люди приезжают в наше государство, то думают, что это образцовая государственность!

***

Мы подошли к завершению. Человеческую жизнь невозможно измерить и взвесить. Не только нужды живота следует удовлетворять, но и потребность в опоре, руководстве и включении во вне- и надличностное. Мы полагаем, что проблема поиска счастья решена тогда, когда удовлетворяются аристофорные и кратофорные влечения. При таком положении человек меньше всего нуждается в метахорестических паузах, а если и нуждается, то этими паузами будут изменения установки, служащие созиданию, обучению и углублению. К такому положению относится самоотверженная деятельность в государственном сообществе, причем эта деятельность осуществляется не по принуждению, а в силу страстной потребности участвовать и помогать общему делу. Это служит человеческому стремлению к личностному совершенствованию, если этому совершенствованию, частью которого является в том числе и зрелость и верность своим политическим убеждениям, предоставляется максимальная свобода. С другой стороны, фундамент государства тем прочнее, чем более это государство опирается на свободу преданных граждан. Я говорю «граждан», но не «гражданок», хотя стремление к образованию сообщества и жертвенность, самоотверженность являются сильными сторонами именно женщин. Дело в том, что проявляющаяся в постоянной самоотдаче и готовности на жертвы инстинктивная потребность опираться на кого-либо, подчиняться и жертвовать у женщин в целом настолько превышает стремление к самостоятельности и независимости, что стремление к послушанию становится у них преобладающим. Избирательное право женщин, активное и пассивное, становится, по моему мнению, - в особенности в критические времена и в тех случаях, когда большинство населения составляют женщины – предвестником авторитарного государства, авторитарность которого возникает вовсе не из-за возникшей внешней угрозы и поэтому составляет угрозу для демократии.

Те же условия, которые необходимы для плодотворных взаимоотношений между гражданином и государством, необходимы и для поддержания межгосударственных связей. Последние обеспечат культурный прогресс лишь в том случае, если каждый член союза сможет создать и сохранить собственное лицо, а взаимное уважение к такой самоидентификации станет действенной силой союза. А стремление к противоположному, т.е. сделать всех людей одинаковыми, ведет либо назад к варварско-азиатской орде кочевников, либо к безобразной серой массе, в существовании которой заинтересованы разве что те, кто ее создает.