Философия и психопатология - научное наследие К.Ясперса[1]

Президент Фонда Карла Ясперса (Базель), профессор, доктор Райнер Вииль (университет Гейдельберга) выступил с докладом «Философские основания «Общей психопатологии» Карла Ясперса». Особое внимание было уделено анализу ясперсовской концепции соотношения философии и науки. В его ранних удивительно проницательных методических исследованиях психопатологически значительных феноменов (как, например, в его исследовании феномена ревности) он признает метод феноменологии научным, с целью обострения различия методов понимания и объяснения. Он видел в попытке Гуссерля сделать из философии «строгую науку» одну из самых больших ошибок, что касается определений отношения между философией и наукой. Ясперс не только выступил против сциентистских требований, но и принципиально отверг недружелюбное и критическое отношение к науке. Для него философия и наука вместе составляли необходимые элементы всего человеческого стремления к познанию истины. Как таковые они являются необходимым вкладом в современную человеческую культуру. Что в мышлении Ясперса бросается в глаза, так это почти упрямое его старание найти различия между ними. Определение отношений между философией и наукой, как его понимал Ясперс, можно охватить в трех тезисах: 1. Философия и наука существенно различны. 2. Наука нуждается в философии. 3. Философия невозможна без науки. Можно к этим трем тезисам как пояснение прибавить четвертый: философия не является наукой, но ей присуще нечто научное. Для современной эмпирической науки характерно то, «что ей ничто не безразлично. Все, самое малое и безобразное, самое отдаленное и чужое, все фактическое, все это для нее существенно только потому, что оно есть». От этого качества происходит универсальность, которой требует современная наука. Но из него же возникает и современная культурная сила, расколдовывающая мир. Ясперс делает из осознания принципиальной незаконченности современной эмпирической науки следующий вывод: из-за нее реальность в целом стала разорваннее и бездоннее, чем она когда-либо была для человеческого сознания. В отличии от научного познания античности, где еще существовало единое представление о мире, сейчас на место благоустроенного космоса в связи с принципиальной связанностью всего знания выходит целостная структура из разных наук. Разница между античной и современной эмпирической наукой состоит как раз в том, что они кажутся похожими. Античная и современная атомная теория совершенно различны, так как античная основывается на наблюдении и интерпретации, а современная предоставляет модели для математически-экспериментальной верификации и фальсификации гипотез. Главная опасность, грозящая современной эмпирической науке, связана с возможностью потеряться в неосмысленных, тоталитаристских претензиях универсального знания. По мнению Вииля, в «Общей психопатологии» развивается эмпирическое или методологическое картезианство, заключающееся в видении целостности человеческого бытия как единства тела и души. Согласно Ясперсу, картезианство составляет часть методологии эмпирических гуманитарных наук. В ней он опять таки находит границу, переходя которую философия приобретает только ей присущие качества.

Д.ф.н., профессор А.В. Водолагин обратил внимание на присутствие элементов метафизики воли в психопатологической концепции К.Ясперса. Критический анализ и всеохватывающий обзор сложившихся к началу ХХ столетия психологических и психопатологических концепций подвели Ясперса к осознанию того центрального феномена, который и придает психике человека характер рационально непостижимой загадки. Речь идет о феномене свободной воли, не выводимом из элементарных психических функций и не сводимом к комбинации тех или иных переживаний: «осознание своей воли представляет собой не поддающийся редукции феномен». Психология начала ХХ в., по наблюдению Ясперса, предоставляла незначительное число фундаментальных понятий, необходимых для анализа «волевых переживаний». Пожалуй никто, кроме Э.Гуссерля, не доходил до четкого различения «переживания волевого акта» как субъективного проявления психической жизни от самого волевого акта с присущей ему смысловой направленностью и нацеленностью на изменение объективного порядка вещей. Феноменологические исследования Гуссерля подводили к выводу о том, что именно выбор и решение воли, ее свободное самоопределение, проявляющееся даже в безволии или слабоволии, определяют интенциональную окраску индивидуальной психики, ее ценностно-целевую направленность, болезненную сосредоточенность на определенной страсти или идее. Постижение воли в ее сокровенных истоках могло бы пролить свет и на природу человеческой психики в целом, и на генезис различных психических аномалий и расстройств. В частности, появилась бы возможность объяснения «магического воздействия воли на наши физические движения». Осознав непостижимость воли в рамках психологии, Ясперс, следуя феноменологическому импульсу, попытался выйти на более высокий, метанаучный уровень исследования и тем самым получить доступ к ресурсам метафизики, скрытым от позитивистски ориентированных психологов и психиатров. В «Философской автобиографии» он, говоря о мотивах своего перехода в 1913 году из психиатрической клиники на философский факультет Гейдельбергского университета, ссылался на плохое состояние здоровья. Дело в том, что именно в 1913 году, когда была опубликована его «Общая психопатология», на тридцатом году жизни, Ясперсу предстояло умереть, согласно «приговору», вычитанному им в студенческую пору у Р.Вирхова. Сделав ставку на магию личной воли, Ясперс, как известно, отодвинул свою смерть более чем на полвека. Этого времени ему хватило на разгадывание феномена воли. Но само разгадывание совершалось уже за пределами науки – в области метафизики и историософии. Таким образом, обращение к философии было продиктовано не только «заботой о теле», но и определенным метафизическим интересом – стремлением найти решение фундаментальной проблемы, не разрешимой на уровне эмпирического знания. Как отмечал Карл Юнг, «тайна свободы воли» есть проблема трансцендентная, которую психология может описать, но не решить. В отличие от Юнга, искавшего ключ к разгадке «тайны психе» в области эзотерического знания – в мифологии, астрологии и алхимии, Ясперс обратился к метафизике. Ясперсовский проект исследования человеческой психики в ее патологических проявлениях был реализован на пути переосмысления эмпирического базиса психопатологии и ее основных концепций в свете метафизики воли и развиваемой на ее основе философии истории, преодолевшей европоцентризм, включившей в круг своего рассмотрения чуждые Западу формы переживания времени и временности, символически зафиксированные в великих культурах Древности. В этом же направлении двигался и Карл Юнг, полагавший, что «окончательное понимание психе (если таковое вообще возможно) достижимо лишь посредством истории или благодаря ей». Независимо от Ясперса, следуя импульсам, полученным от П.Жане, он пришел к выводу о том, что значительное число психических расстройств, связанных с экстремальным снижением ментального уровня, обусловлены «своеобразным ослаблением воли». В рамках же усвоенного Ясперсом феноменологического подхода к анализу воли как «осевой» структуры психики стало возможным новое решение вопросов о критериях нормы и патологии, о рациональном и иррациональном в человеческом поведении, о разуме и безумии в мировой истории. Исследования Ясперса способствовали утверждению взгляда на то, что «психиатрические симптомы – это, главным образом, нарушения коммуникации». В частности, современная психиатрия обращает внимание на то, что для параноидных, шизоидных и шизотипических личностных расстройств характерна «выраженная ущербность в сфере общения». Указанные аномалии обусловлены, по мысли Ясперса, подавлением в человеке духовного начала – «воли к коммуникации». Подавленность может быть следствием плененности духа природой, как это представлял себе Гегель, видевший в неразвитой психике «сон духа», а может представлять собой результат негативного воздействия социума (семьи, сословия, партии, государства).

Повышенную опасность для психического здоровья личности и нации в целом несут в себе тоталитарные режимы, реализующие требование «уничтожить подлинное воление человека». Хотя, с метафизической точки зрения, это требование невыполнимо, попытки его осуществить ведут общество к массовой одержимости «волей к уничтожению», «волей к власти и разрушению неисторичной по своему существу», превращающей человеческое бытие в абсурд. Помимо активного, наступательного нигилизма, технически манипулирующего массами, существует нигилизм пассивный, на что обратил внимание еще Ницше. В ХХ столетии пассивный нигилизм проявляется в массовом «бегстве от свободы», в отказе человека от возможности выбора и ответственности, от «борьбы воли за бытие». Таких людей Ясперс называет «дезертирами действительности». Благодаря их имморализму и апатии «мир попадает во власть посредственности». Так взгляду Ясперса-психопатолога, усиленному метафизикой воли, открылась мрачная перспектива «духовного и душевного регресса» человечества в эпоху безрелигиозного существования и господства «технической воли» над сущим.

Доклад профессора, доктора Кристофа Мундта (университет Гейдельберга) был посвящен анализу соотношения между искусством и психиатрией в ясперсовской патографии Гельдерлина в свете современных представлений о псхопатологических аспектах художественного творчества. При прочтении патографий Карла Ясперса сегодня обращают на себя внимание три значительные отличия в рецепции произведений художественно активных психически больных людей в то время и на сегодняшний день: 1) более критическое отношение к передаваемым с психопатологической оценкой нормам и суждениям: от реципиента сегодня требуется готовность перешагнуть через рамки норм и ценностей; 2) более расширенный симптоматический инвентарь психопатологии психозов на сегодняшний день, с когнитивными и эмоциональными дисфункциями, клинически менее заметными, но имеющими решающее значение для терапевтического успеха: от реципиента сегодня требуется признание «я» и личности по отношению к отличаемой от этого инструментальной психопатологии; 3) как художники, так и больные психозами сознательно притязают на то, чтобы их перспектива подвергалась не оценке, а критическому рассмотрению: от реципиента сегодня требуется допустить переход задания перспективы от реципиента к художнику и расположить себя к ней. Дескриптивно-психопатологическая трактовка творчества психически больных художников воспринималась во время создания патографий Ясперса более непринужденно, чем на сегодняшний день. Ясперс предваряет свои психопатологические описания болезни Гельдерлина замечанием о том, что гений поэта не может быть научно полностью рассмотрен, объяснен в духе этиологии и патогенеза, т. е. понятиями, которые мы используем в качестве инструментов для исследования возникновения психопатологических симптомов. В этом смысле гений, по мнению Ясперса, также не может подвергаться интерпретации в своем существовании. Однако при всем том Ясперс занимается языковыми особенностями поздних стихотворений Гельдердлина и классифицирует некоторые тексты как характерные речевые и мыслительные расстройства, встречающиеся у больных шизофренией. В каждом предложении излагаемых мыслей Ясперса четко прослеживается установление норм, без которого он не смог бы сделать никакого психопатологического высказывания о болезни Гельдерлина и ее сложном взаимодействии с его языковыми творениями. Например, четко прослеживаются имплицитные нормы в отношении доступности пониманию смысловых связей, в частности, когда он говорит о распадении структуры или о становлении реальными бывших до этого метафорическими образов в переживании Гельдерлина в смысле появления галлюцинаций. В связи с новейшей сменой парадигмы в психиатрии от фармакологического и молекулярно-биологического лабораторного исследования, оказавшего влияние на целое поколение в психиатрии, к экспериментальной нейропсихологии с представлением визуального ряда, возникла очень большая дифференциация и расширение симптоматического инвентаря психопатологии психозов, с особым выделением когнитивных и эмоциональных дисфункций, которые не обязательно непосредственно узнаваемы в клиническом контексте. Они касаются, например, психопатологии кратковременной памяти, способности планировать посредством временнóй дифференциации планов действия, способности торможения в отношении ненужных ощущений, параллельного выравнивания важного и неважного с многочисленными регуляционными процессами, например, активизации и торможения семантических сетей при мыслительных процессах и производстве речи. Эти ментальные расстройства деталей, не бросающиеся в глаза при непосредственном контакте, а возможно и вовсе не замечаемые, могут быть поняты как периферийные по отношению к центральному ментальному органу «я» и «самости». Изменилось самовосприятие больных шизофренией, а также взгляд на них родных и близких; даже, возможно, очень медленно и взгляд общества на пациентов. Для этого, вероятно, не играет большой роли, увеличилась ли в самом деле автономия «я» и «самости», его способность конструировать смысл. Уже собственно принятие колеблющихся волеизъявлений и установлений смысла, которое проявляют пациенты, несмотря на свое нестабильное и порой отчужденное субъективное переживание, отводит им иную роль в обществе, в особенности как художникам. Феноменологическое сравнение психопатологии аутизма во времена Блейлера в начале XX в. и сегодня смогло показать, что посредством использования сети интернет и современных средств коммуникации аутичные больные шизофренией могут достичь относительно более устойчивой остаточной интенциональности, которая позволяет им без посторонней помощи выстраивать высокоорганизованные социальные отношения. В 60-е и 70-е годы прошлого столетия антипсихиатрическое движение, в котором принимали участие Фуко, Томас Сасс, Рональд Д. Лэйнг и многие другие, заклеймило постановку пациентам диагноза шизофренического психоза как создающую причину шизофренического синдрома. Это обобщенное высказывание в своей радикальности было, конечно, неверным; исключительно социогенетическая гипотеза безрезультатна. Однако в свете смещения фокусирования экспериментальной психопатологии психозов от периферических симптоматических полей к центральным можно переформулировать антипсихиатрическую гипотезу следующим образом: даже при условии, что интенциональные силы установления смысла у больных шизофренией не изменились по сравнению с прошлой эпохой, нужно отметить, что раннее обнаружение основного расстройства в ослабленном «я» и отчужденной «самости» не приводило к восприятию сущности личности всерьез, в то время как на сегодняшний день возросло признание приблизительности и нестабильности диагноза. Наконец, интенциональная структура сознания больных психозом укрепляется с помощью групп взаимопомощи, групп по интересам, групп родных и близких в общественной жизни, а также общением через интернет. При этом возникает вопрос, чья перспектива имеет право быть ведущей: перспектива пациента с психозом, в частности, художника, или перспектива реципиента; а также кто задает нормы, предварительное понимание, наполняющее осознанием смысла посылаемое, стимул или восприятие. Так же, как между больными с психозом и их семьями, между больными с психозом и обществом возникает вопрос о том, чья действительность устойчивее (например, в галлюцинациях, обладающих соответствующим реальности ядром), похожая ситуация наблюдается и между художником (соответственно, его художественным произведением) и реципиентом, между которыми возникает вопрос о том, кто задает действующую перспективу. На примере Гельдерлина этот психопатологический и литературный топос отчуждения, симптоматического описания и борьбы за перспективу был еще раз развернут Пьером Берто (Pierre Berteaux) в его биографии Гельдерлина. Берто придерживался гипотезы, оспоренной Петерсом (Peters), согласно которой поздний Гельдерлин не переживал свое шизофреническое заболевание болезненно, а играл им и тем самым его интенционально выстраивал, удалялся в него и тем самым высмеивал общество. Таким образом, Берто приписал Гельдерлину позицию современного художника, порывающего с предварительным пониманием действующего в его время понимания культуры и изображающего противоположную этому перспективу не только в своем творчестве, но и многократно образом своей собственной жизни.

В докладе д. мед.н., профессора Ю.С.Шевченко и канд. психол. н. В.А.Корнеевой «Личность – творчество – болезнь. Современные взгляды на патографии К.Ясперса» был рассмотрен ряд вопросов, касающихся связи шизофрении и творчества. Ясперс пришел к выводу о том, что шизофрения не является причиной гениальности. Тем не менее, влияние данной болезни как на форму, так и на содержание художественного произведения творческой личности Ясперс признает достаточно определенно. Прослеживая динамику культурной ситуации, он указывает на неслучайное распространение в обществе моды на «сумасшедшие» произведения Ван Гога и других «великих шизофреников», характерное для начала ХХ века. К концу же прошлого века следование данной моде привело не только к подражанию характерным болезненным формам, но и к их культивированию в профессиональной среде. При этом «подражательное оригинальничанье», пусть даже лишенное глубокого содержания, стало приравниваться к творческому процессу. Ясперс в своем патографическом анализе подчеркивает изначальную сохранность и даже обостренность эмоциональной сферы будущих великих творцов, что, возможно, обусловило длительное отсутствие у них признаков эмоционального дефекта после начала заболевания. В своих работах он специально не разделяет отражение болезненных переживаний в художественных произведениях изучаемых авторов и тех нарушений в их мышлении, эмоциональной и волевой сферах, которые характеризуют саму болезнь. С точки зрения современной психопатологии, продуктивные симптомы шизофрении (например, тревожная депрессия, мания, иллюзорно-галлюцинаторные обманы восприятия, бредовые идеи, онейроидные расстройства сознания и др.) могут способствовать и даже провоцировать всплеск творческой активности, насыщая ее новым содержанием и неожиданным отражением объективной и субъективной реальности. С другой стороны, негативная симптоматика, обнаруживающая специфические признаки ущерба (падение энергетического потенциала, ослабление побуждений, аутизация, эмоциональное оскудение, разлаженность мышления, расщепление личности, снижение общего интеллектуального уровня, регресс и др.), постепенно приводит к снижению продуктивности и выхолащиванию содержательной стороны художественных произведений.

В докладе доктора Томаса Фукса «Ясперсовская критика редукционизма и современность» было подчеркнуто, что Ясперс является общепризнанным создателем психопатологии как науки с собственным объектом изучения и собственной методикой. Создание этой науки по существу основывалось на отрицании естественнонаучного редукционизма, который пытался объяснить психические феномены и проявления болезней причинами, укорененными в их органическом субстрате, т. е. в головном мозге. Хотя этот редукционизм и стремится дать научное объяснение, он ставит вопрос «почему» прежде вопроса «что» и таким образом упускает тщательное описание и понимание патологических изменений психики. Психопатология, напротив, исходит из предпосылки, что даже душевная аномалия носит оформленный и осмысленный характер и не исчерпывается перечислением симптомов, которые понимались бы как прямое отражение расстройств внепсихического субстрата. В отличие от неврологии, которая каждый раз соотносит клинические выпадения функций с четко определенными органическими поражениями, психопатология берет свое начало там, где расстройству подвергается вся структура психики, а значит и конституция переживания мира и себя самого. Эту измененную или расстроенную конститутивность уже невозможно описывать в виде отдельных симптомов, она требует феноменологической актуализации всей структуры пережитого мира в целом. Только после того, как эта задача будет выполнена и психическое заболевание будет понято как изменение структуры мира, можно будет осуществлять поиск органических, биографических или иных причин в опоре на надежный методический базис. Говоря о критическом отношении Ясперса к фрейдистскому психоанализу, в котором он усматривал признаки спекулятивной, идеологической тенденции к разоблачению осознанного психического переживания как иллюзии и самообмана, Фукс отметил, что Ясперс так и не увидел герменевтического масштаба психоанализа и открывшихся с его помощью возможностей расширенного понимания. В соответствии с доминировавшей в то время психиатрической парадигмой критика Ясперса была направлена главным образом против биологического редукционизма, который, в частности, проявился в т.н. «соматическом предрассудке», угрожавшем психиатрии. «Соматическая медицина», по словам Ясперса, имеет дело с человеком только как с природным существом, как с телом, игнорируя при этом историческую экзистенцию. Психопатология же, являющаяся отчасти гуманитарной наукой, должна восполнить этот недостаток, не забывая о человеке как естественнонаучно непостижимой целостности.

Профессор, доктор Хельм Штирлин в докладе «Психология мировоззрений» Карла Ясперса в свете системного терапевтического опыта» говорил о работе Ясперса, которую тот называл книгой своей молодости. Первое издание «Психологии мировоззрений» появилось в 1919 г., четвертое – в апреле 1953 г. Книга возникла в тот переходный период, когда Ясперс стал уделять больше внимания философии и меньше – психологии и психиатрии. Ясперс исходил из предположения о том, что в жизни каждого человека происходит постоянная борьба различных сил, таких как влечение и рассудок, чувство и разум, душа и дух, которые влияют друг на друга и требуют приведения их к гармоничному состоянию. Однако при этом индивидуум запутывается в противоречиях – и в особенно острой форме это происходит тогда, когда, подгоняемый психологическим и философским интересом, он пытается понять, что же с внешней стороны подталкивает нас к сути вещей и при этом «связывает все воедино в глубинах нашего внутреннего мира». Такое взаимодействие сил и интересов и такие противоречия способствуют появлению самых различных мировоззрений, – а это уже имеет далеко идущие последствия для нашего образа жизни. Эти мировоззрения представляются Ясперсу с идеально-типической стороны, как выражение и результат определенных основных допущений, определяющих нашу жизнь, ключевых различительных моментов и возникающих на их основе установок.

Ясперс считает, что типичной причиной того, что люди переживают страх и страдание, является то, что они прибегают к определенной мировоззренческой установке как к убежищу, напоминающему «раковину» (Gehäuse). В этом случае основные допущения и ключевые различения этого мировоззрения настолько жестко фиксируются и закрепляются, что появляется возможность обрести определенную степень внутреннего спокойствия, а также быть способным к действиям, лишенным амбивалентности. Однако как только «раковина» сооружена и защищена «изолирующей абсолютизацией» от вопросов и сомнений, она начинает требовать от своего обитателя свою цену. И как правило этот обитатель оказывается, выражаясь предельно просто, в состоянии душевной ограниченности, если не сказать, душевного упадка. Ибо, как говорит Ясперс, «раковины, основанные на жестких учениях, опускают завесу и на нашу душу». И тогда, мы говорим об экзистенциальной слепоте, ограниченности. Насколько уверенно человек может чувствовать себя в своей «раковине», а также насколько он готов и способен ли он задаваться вопросом о причинах возникновения своей «раковины» – все это не в последнюю очередь проявляется в его образе действий пред лицом «пограничных ситуаций», в которых рано или поздно оказывается каждый человек. Ясперс выявляет четыре таких пограничных ситуации, это – борьба, случай, смерть и вина. Те проблемы, вопросы и ответы, что возникают у людей думающих и интересующихся психологией перед лицом этих пограничных ситуаций, Ясперс иллюстрирует на примере четырех великих философов, представленных им на страницах «Психологии мировоззрений»: Гегеля, Кьеркегора, Ницше и Канта. И при этом мировоззрение каждого из них, в сравнении с тремя другими, по-своему побуждает к новым вопросам. Ясперс резко отвергал и критиковал психоаналитический подход Фрейда. Он считал, что те глубокие психологические наблюдения, к которым пришли Ницше и Кьеркегор, Фрейд переработал и упростил в расчете на массового потребителя. И исходя из этого, Ясперс ни в коем случае не стал бы советовать врачам, стремящимся к достижению интегративной целостности (Integrität), использовать идеи Фрейда.

Штирлин выдвинул следующий тезис: среди множества психотерапевтических школ и подходов, существующих на сегодняшний день, системный терапевтический подход наилучшим образом подходит для того, чтобы в его рамках поставить вопрос о целом, а также для того, чтобы осознать всю важность тех проблем и противоречий, которые возникают в поисках ответа на этот вопрос. С этой точки зрения, позиции Ясперса, а также тех философов, о которых он говорит в «Психологии мировоззрений», в особенности Гегеля и Кьеркегора, могут обрести новое значение. Например Гегель, по мнению Ясперса, как никакой другой мыслитель приложил усилия для познания целого в рамках циклического процесса, характеризующегося постоянным движением вперед. Его диалектика, стремящаяся охватить целое, позволяет совместить важные элементы системной теории и терапии. Он требует постоянного изменения настроек нашей оптики познания. Эти различные оптические настройки дают нам вначале картину одних только противоречий. Но на следующем познавательном этапе эти противоречия снимаются. Тем самым Гегель предлагает нам модель, пригодную также для описания психологических и межличностных процессов. Предполагается, что эта модель должна удовлетворять требованиям как развивающегося нового, так и сохраненного старого, при этом особое значение придается понятию «снятие» (Aufhebung). Точно также в теории и практике системной терапии такая модель может помочь более тонкому пониманию сути процессов или путей развития, в течение которых то, что вначале казалось несовместимым, впоследствии оказывается вполне совместимым и даже необходимым этапом в развитии. Так, например, можно было бы задаться вопросом, нельзя ли представить психоанализ – или, по меньшей мере, некоторые его элементы – как необходимые ступени в развитии всеобъемлющей, системной терапии; или (если теперь взять пример из области системной терапевтической практики) не является ли боль или другой психосоматический симптом элементом или стимулом для того процесса, при котором речь идет о снятии противоречивых потребностей и устремлений во «внутреннем парламенте» пациента. По словам Штирлина, тот диалектический образ действий, который развивает Гегель и который нацелен на познание целого, очевидно, мог бы способствовать развитию системного терапевтического мышления и терапевтической практики в значительно большей степени, чем считал Ясперс.

В докладе профессора, доктора Альфреда Крауса «Диагностика и классификация в психиатрии, начиная с работ К. Ясперса» было отмечено, что, с одной стороны, по сравнению с эпохой до Ясперса, Интернациональная система классификации психических заболеваний (ICD) и Американское руководство по диагностике (DSM) выполнили некоторые требования Ясперса, как, например, требование положить в основу единиц классификации не гипотетические причины, а то, что пережито пациентом и установлено в процессе наблюдения за ним; с другой стороны, можно установить некое отклонение от феноменологической методики Ясперса, благодаря ярко выраженному уклону DSM в сторону логического эмпиризма. В то же время эти изменения вызвали кризис таксономии, благодаря которому в поле зрения ученых попали новые принципы классификации, как, например, принцип прототипа; эти новые принципы частично восходят к Ясперсу и, таким образом, придают его труду о психопатологии новую актуальность. Несомненно великой исторической заслугой Ясперса было то, что он привлек внимание сообщества к диагностике, основанной прежде всего на субъективных симптомах, а не только на чувственно воспринимаемых поведенческих симптомах. Эта диагностика получила значимое продолжение в новых концепциях, возвышающих пациента, в сущности, до диагноста. В этом случае профессиональный диагност выполняет лишь вспомогательную функцию, т.е. он помогает словно акушер пациенту в процессе его размышлений о своем изменившемся переживании и в попытках пациента описать его. С другой стороны, феноменологическая психопатология Ясперса оказалась недостаточно востребованной, и многое в ней существует лишь в форме формулировки подхода или постановки вопроса и было в дальнейшем разработано различными феноменологическими направлениями, которые можно объединить термином «феноменологически-антропологическая психиатрия». С давних пор особой задачей вышеупомянутой феноменологически-антропологической психиатрии было научное обоснование холистической (целостностной) диагностики, ориентирующейся на личность больного, которая использует в первую очередь терминологию различных направлений философской феноменологии и антропологии. Вне феноменологически-антропологической психиатрии «феномен» и «симптом» употребляются большей частью как тождественные понятия. Также в различных направлениях феноменологии термин «феномен» не всегда имеет одно и то же значение, так, например, у Ясперса он обозначает прежде всего субъективные симптомы. Понятие «феномена» (в узком смысле) можно свести к тому, что мы узнаем непосредственно при обследовании больного, т.е. без предварительных теоретических допущений. Если мы исходим из подобного (узкого) толкования понятия «феномен», то он не соответствует изначально медицинской концепции болезни, в отличие от понятия «симптом». В то время как «феномен» (в указанном понимании) обозначает сам себя, «симптом» указывает на что-то другое, т.е. на определенные болезни, которые не открываются как таковые непосредственному восприятию, как, например, высокая температура, которая может иметь место при разных заболеваниях. В то время как «симптом» неким образом всегда соотносится с сущностью заболевания, смысл такого важного в сегодняшней диагностике понятия «критерий» состоит целиком в его способности разграничения различных «единиц классификации расстройств». Одна из важнейших перемен – это то, что как ICD, так и DSM временно отказались от понятия «единица классификации заболеваний», заменив его на «единицу классификации расстройств», хотя первое определение и продолжает существовать в качестве одного из возможных вариантов на будущее. В подобном отказе выражается принципиальная не основанная на теории позиция, которая стала независимой «от степени приближения синдромов к патофизиологическим заболеваниям». Это напоминает о том, что некоторые «болезни» в психиатрии были всегда лишь заимствованными из соматической медицины. Хотя новое понятие «расстройства» не подразумевает больше единицу классификации заболеваний, а лишь единицу классификации расстройства, оно внушает в случае всех этим понятием обозначенных единиц этиологическую (причинную) концепцию, а именно концепцию нарушения некой функции, и, кроме того, нивелирует различия между синдромами с известной и неизвестной этиологией, которые были так важны для Ясперса. Хотя Ясперс видел главную задачу психиатрии в том, чтобы найти «природные единицы классификации заболеваний», он констатирует: «Никаких единиц классификации заболеваний не существует». Здесь имеются в виду, по всей видимости, те группы заболеваний, этиология которых неизвестна, как, например, в случае с эндогенными психозами. Во всех этих случаях партикулярные элементы лишь удерживаются вместе с помощью идей. Этот путь познания – через идеи – является, по мнению Ясперса, легитимным. Здесь речь идет в каждом случае об истине идеи, а не о существовании предмета. Это полное разделение идеи и бытия, которое влечет за собой далеко идущие, проблематичные последствия, мы встречаем в «Общей психопатологии» Ясперса довольно часто. По отношению к симптоматической диагностике, однако, можно заключить из высказываний Ясперса, что именно таких идей типологизации в ней нет. Возможно, большое значение работ Ясперса для дальнейшего развития симптоматической диагностики и классифицирующей систематики заключается в том, что он указал на концепцию типа как необходимого пути познания как в практике психиатрии так и в эмпирических исследованиях. В свое время Ясперс предостерегал от того, чтобы «рассматривать картину болезни как мозаичный образ, складывающийся по-разному из отдельных, всегда идентичных камешков». Далее он пишет: «Этот метод неверной мозаичности, часто применяемый на первых порах», остается «привязанным к формальностям, делает психопатологические обследования и диагноз чисто механическими и приводит к догматизации того, что было до сих пор достигнуто». Но именно по этому пути идет современная психиатрия с ее классификационной системой, при всех ее прочих достоинствах, раскрыв значение «Общей психопатологии» Ясперса для классификации и диагностики в психиатрии, Краус показал, что благодаря этому стало ясно, что прогресс в психиатрии зависит не только от новых фактов, но и от концепций, при этом идеи не только определяют значение фактов, но и показывают пути для нахождения существенных фактов.

Профессор, доктор Михаэль Шмидт-Дегенхард (дьякония Каизерсвертера, Дюссельдорф) выступил с докладом о значении понимания в психиатрической практике, представив психиатрическую ситуацию как пограничный опыт. Клиническая психиатрическая повседневная практика, как правило, связана с усилиями, необходимыми для диагностического определения соответствующего психопатологического синдрома и выработки адекватной терапевтической концепции. Таким образом, она исходит из совершенно рациональных предпосылок, удостоверенных преимущественно эмпирическим путем. Однако, при непосредственном общении с ближним, в поведении которого просматриваются специфические черты психоза, нас охватывает чувство раздражения и даже неприятного изумления, если, конечно, мы вообще вступаем с ним в разговор: опыт психотического искажения бытия ближнего, который неприятно изумляет его самого ничуть не меньше, чем других, вызывает ощущение надлома и тем самым порождает неуверенность в нашем привычном жизненном опыте и стиле жизни. На этом основании как раз и мог появиться психиатрический аффект удивления, который был описан В. Гебзаттелем (Gebsattel) в качестве движущего мотива познания и практики врачевателей души: этот движущий мотив, близкий колдовству, репрезентирует наше переживание встречи с непонятным Другим. Однако отсюда следует, что в этом опыте содержится также вызов личности и самопониманию психиатра.

В повседневной клинической практике и в научной деятельности мы нередко пропускаем мимо или вытесняем эту первичную растроганность бедой больного и бытие, озабоченное бытием-по-другому (Anders-Sein) пациента, которое оставляет в нас столь неприятное впечатление. В психиатрии, которую зачастую понимают как дисциплину, решающую чисто эмпирические, метрические задачи, довольно легко забыть о том, что, общаясь с душевно-Другими (Seelisch-Andere), мы постоянно балансируем на грани интерсубъективно конституируемого повседневного мира. Стремление постичь мир психотических переживаний ближнего во всей его своеобразной типике и специфике персонального измерения, то есть понять этого человека в его собственном бытии, требует от психиатра готовности к преодолению границ – с той целью, чтобы стать посредником между отчужденностью другого и сферой привычного, общего для всех опыта мира. В этом смысле затрагивающее массу ключевых проблем, трудно определимое понятие понимания обозначает тот процесс межличностного общения, который, со стороны понимающего, отличается специфической динамикой преодоления границ и опосредования. Каждый акт понимания вследствие присущей ему сущностно субъективной относительности и ограниченности всегда подвержен большему или меньшему риску неудачи, так что акт понимания, в случае неудачи, может привести к ложному пониманию другого. Однако, разработанная Ясперсом теорема непостижимости психотического, которая, по большей части, отрицательно сказалась на терапевтическом и психопатологическом развитии психиатрии, является результатом не только лишь недостаточного принятия во внимание выявленных конститутивных условий актов понимания, но и, далеко не в последнюю очередь, обусловлена тем, что в ней не учитывается эмоциональная динамика, возникающая между партнерами, стремящимися достигнуть понимания. Психопатологическая или психотерапевтическая ситуация, нацеленная на понимание пациента, несмотря на присущую ей персональную ассиметричность, характеризуется обоюдностью, т.е. взаимностью. Отсюда следует, что во мне как понимающем тоже все время нечто происходит. Интенция понимания исключает чисто наблюдательскую позицию и требует от понимающего максимальной отзывчивости, его полноценного участия как личности. А рефлексивное восприятие этого обоюдного события взаимопонимания с Другим имеет огромное значение для успешного проведения терапии. В этой связи появляется комплексная проблема вчувствования: под ним подразумевается тот внутренний процесс помещения-себя-в контекст переживаний Другого, который, при этом, никогда не в состоянии упразднить изначальную отчужденность и дистанцированность визави: «Понимание – это не индентификация себя с другим, уничтожающая по отношению к нему всякую дистанцию, но становление-близким с дистанции, которая, одновременно, позволяет видеть другого как Другого и как чужого» (Plessner, 1979). В то же время подобное понимание вызывает «изменение нашей собственной самости» (Th. Lipps), а Э. Левинас говорит даже о «страдательном претерпевании другого» в процессе своего вчувствования. Тёйниссен называет этот характер претерпеваемого события, т.е. обезоруживающий нас момент понимающего вчувствования, как момент «перевоплощения в другого», как процесс становления понимающего другим.

Таким образом, в нашем стремлении понять психотические переживания человека мы вступаем на путь познания, сущностным аспектом которого является его пафосный характер: он имеет определяющее значение для нашего общения с душевно-Другим. В основании так определенного понимания лежат эмоциональные предпосылки, чувственные процессы и состояния, а также определенные ценностные установки. Поэтому понимание подпадает под разряд т.н. «сущностно социальных актов», понятых в смысле М. Шелера, которые всегда связаны с ценностными проблемами и подразумевают существование alter ego. Лишь определенное в таком виде психодинамическое измерение понимания позволяет охватить сферу проблем, связанную с эмфатией и индентификацией. В состоянии эмфатического аффекта мы постоянно колеблемся между позицией эмоционального участия в судьбе Ты и позицией наблюдения за другим. При этом мы подвержены двоякой угрозе: с одной стороны, есть опасность бездумно соскользнуть в идентификацию с больным, а, с другой стороны, опасность холодного, враждебного дистанцирования от изъявляемых пациентом чувств и переживаний. Контроль над собственным эмфатическим потенциалом предполагает готовность понимающего к дифференцированной интроспекции, с одной стороны, и его способность быть эмфатичным, с другой. Теория герменевтики тоже называет в качестве самого важного элемента понимания «изменчивость» понимающего, которая описывается как «методическое само-перевоплощение» при общении с Другим. Поэтому от психиатра требуется, чтобы он, существуя в модусе «бытия-озабоченным», находился в непрерывном процессе обучения, в ходе которого он развивал бы свою способность соблюдать четкую границу по отношению к другому, и при этом одновременно добиваться того, чтобы границы Я другого были в максимальной степени транспарентны. Этот постоянный возврат-к-самому-себе, это «возвращение» (Rekurrenz), тем не менее, не гарантирует человеку, к которому обратились за помощью, покоя рефлексивного пребывания-при-себе-самом, но снова и снова повергает его в беспокойство, обеспокоивает Другим. По мнению Шмидта-Дегенхарда, психиатры в особенной мере подвержены этой обеспокоенности другими и немалое количество клинических и научных ритуалов, используемых при обращении с душевно-Другими, служат, безусловно, необходимому снижению этого постоянного беспокойства. Но, на взгляд докладчика, во все еще неисчерпаемой «Общей психопатологии» Карла Ясперса, а точнее, в завершающей 4-ое издание части под названием «Целое человеческого бытия» тоже представлены весьма интересные соображения: там Ясперс пишет о том, что психиатр должен неусыпно следить за «бездной в человеке». Если придерживаться этой установки, то становление ближнего психотическим может оказаться действительностью, в которой обнаруживаются такие возможности, которые скрыты от здорового человека, которых он избегает и от которых он защищен. Еще более отчетливо Ясперс указывает на то, что психотический близкий вступает в конфронтацию с нами самими, он устраивает очную ставку чему-то чуждому и темному в нас самих, а значит и нашей собственной незащищенности и ранимости. Психиатр, «чья душа открыта ко всему пограничному, исследует в сфере психопатологии то, что составляет диапазон его собственных возможностей, или же то, что вдали и вчуже становится для него существенным как язык, доносящийся c пограничья». Таким образом, Ясперс усматривает в психиатре того, кто балансирует на грани и чье профессиональное существование как бы олицетворяет экзистенциальный риск.

Профессор, доктор Герман Ланг (университет Вюрцбурга) в докладе «К.Ясперс как психотерапевт и критик психоанализа» коснулся полемики Ясперса с психоанализом, которая началась в 1913 г., когда впервые была опубликована его «Общая психопатология», и закончилась в 1964 г. его лекциями по телевидению под названием «Малая школа философского мышления» (1977). Любопытно, что сначала Ясперс как психиатр и психопатолог с интересом изучал психоанализ, и лишь затем, как философ, он все больше и больше критически дистанцировался от психоанализа, пока, наконец, психоанализ не превратился для него в негативный образ, контрастирующий с его собственной экзистенциальной философией. Несомненно, благодаря выделению понятий «развитие личности» и «реакция переживания» Ясперс обратил внимание на значение исторических взаимосвязей для психопатологической постановки вопроса. Парижский психиатр и поздний психоаналитик Лакан приветствовал это начинание, поскольку, в отличие от господствовавшей тогда и в Германии, и во Франции конститутивной патологии, он сфокусировал внимание на жизненно-мировом моменте. В отличие от душевных проявлений определенных процессов мозга, таких, как, например, прогрессирующий паралич или артеросклероз, отныне выявляется событие, которое характеризуется «исключительно психологическими признаками». Тем самым Ясперс отвоевал у естественнонаучного медицинского мышления собственную сферу психологии, которую можно назвать «психодинамической» в том отношении, что одно душевное событие здесь очевидным и понятным образом проистекает из другого душевного события. Определение «психодинамический» синонимично определению «психоаналитический». Отсюда становится понятно, почему Ясперс так ценил «Исследования по истерии» (1895) Фрейда и Брейера и еще в 1913 г. причислял Фрейда к узкому кругу «самых выдающихся понимающих психологов» из всех невропатологов современности. По мнению Ланга, позднее Ясперс стал опасаться, что широкое распространение и влияние психоанализа, которое он получил в США, может переметнуться и на Европу. Прежде всего, Ясперс опасался психоаналитического разложения университета. Основанием для этих опасений была, далеко не в последнюю очередь, психоаналитически ориентированная медицина. А в контексте движения 68-го г. психоанализ, безусловно, приобрел уже политическое значение, становится политико-просветительской социальной философией. Цель всякого психоанализа и любой психотерапии состоит в том, чтобы способствовать освобождению от зависимости, содействовать эмансипации, и, наконец, трансформации асимметричных отношений, – которым Ясперс уделял особое внимание, имея в виду отношения «врач-пациент», – в отношения симметричные. Как показал Ланг в другой своей работе «новое начало», «исцеляющая встреча» может осуществиться лишь в том случае, если произойдет некое событие, выходящее за рамки того, что в учебной программе по психотерапии называется нормой, иными словами, если эта «исцеляющая встреча» будет иметь характер незапланированного события. Похоже, подобное событие сродни тому требованию, которое выдвигает Ясперс, говоря об уникальности исторической коммуникации в отношениях между врачом и пациентом: тем самым он старался защититься от опредмечивающего подхода, характерного для институционализированной, в методическом отношении полностью контролируемой, медицинской процедуры. Таким образом, – и это как раз то, чего Ясперс не заметил – в случае удачной психоаналитической беседы можно достичь такого же результата, к которому стремился сам Ясперс. По мнению Ланга, философская герменевтика усиливает психоанализ, показывая принципиальную невозможность полностью осознать степень участия бессознательного в жизни человека. В этом смысле психоаналитическая герменевтика способна сделать еще один шаг вперед, выступив в качестве герменевтики повседневного жизненного мира. Она уже не будет, как прежде, наталкиваться на «пограничные герменевтические ситуации». Но было бы большим самообманом ожидать от «психоаналитической глубинной герменевтики» полного и окончательного выведения или прояснения всех предпосылок психических или психосоматических данностей. Говоря словами Гадамера, «представление, согласно которому когда-нибудь можно достичь полного прояснения своих внутренних импульсов или мотиваций, нереалистично».

Доктор Мартин Бюрги (университет Гейдельберга) в докладе «К понятию психоза: история, дифференциация, качество» обратился к этимологии термина, которая до сих пор окончательно не выяснена. В 1841 г. Канштатт ввел понятие психоза в литературу по психиатрии, не дав этому понятию детального обоснования. Он применял его в значении «психический невроз». Сначала считалось, что понятие психоза ввел в оборот Фойхтерслебен (1845), который употреблял слово психоз в качестве синонима психопатии. И лишь в 1891 и 1893 гг. Кох сузил понятие психопатии до понятия «психопатических неполноценностей», которые, как ему виделось, были обусловлены врожденными признаками или благоприобретенными влияниями, и которые Шнайдер позднее назвал «аномальными личностями». Как Канштатт, так и Фойхтерслебен видели в психозе болезни души, т.е. болезни личности. Считалось, что ее предпосылками являются, с одной стороны, соматическая слабость мозга и нервов, а с другой – психическая ранимость. Поскольку все психические заболевания предполагают опосредованность неврологическими структурами, вплоть до конца 19 в. психозы рассматривались в качестве разновидности неврозов. Начиная со второй половины 19 столетия, понятие психоза получает более широкое распространение, однако в силу идентификации с неврозами оно применяется в качестве синонима к тогдашним понятиям «психическое расстройство», «душевная болезнь», «помешательство». Основополагающее значение этого понятия, прежде всего, заключается в том, что Мёбиус назвал в 1875 г. эндогенными психозами и что охватывает спектр таких болезней, как истерия, меланхолия, мания и паранойя. В 1892 г. Мёбиус провел различие между эндогенными и экзогенными психозами. Если «эндогенными» он называет те психозы, которые телесно не мотивированы, то «экзогенными» Мёбиус, Крепелин и ранний Ясперс называют такие психозы, которые связаны с влияниями извне – как соматического, так и душевного характера. В немецкоязычном пространстве Ясперс в своей «Общей психопатологии» вводит дихотомию между неврозом и психозом. Вместе с Ясперсом старая гейдельбергская школа и Курт Шнайдер придерживаются понятия психоза в узком смысле, т.е. рассматривают его в качестве обозначения заболевания, имеющего соматогенетический характер. В англо-американском языковом пространстве Ясперс до настоящего времени известен лишь частично. Английский перевод «Общей психопатологии» вышел лишь в 1963 г., т.е. 50 лет спустя после первого немецкоязычного издания этой книги. Его психопатологические понятия трудны для перевода, его методы противоречат как привычкам эмпирического мышления, так и тому значению, которое имел психоанализ в англо-американском пространстве. И хотя в классификации DSM англо-американские психатры до сих пор ориентируются на выявленные Ясперсом и Шнайдером нозологические слои, и вплоть до DSM-II оставляют в силе различие, установленное между неврозом и психозом, тем не менее, доминирующее влияние на их концепцию психоза по-прежнему оказывает психоанализ. В этом смысле психоз понимается там как результат невротической регрессии Я на уровень психотического вытеснения. Результатом такого понимания является широко истолковываемое, количественное понятие психоза, которое в DSM-II упраздняется, поскольку рассматривается, во-первых, в масштабах эксцентричных психических феноменов, а во-вторых, в масштабах социальных ограничений. В результате поиска убедительных научно-исследовательских критериев с 1980 г. в DSM-III полностью отказались от понятий психоза и невроза. Существительное «психоз», обозначающее форму протекания болезни, в которой раньше можно было выделить самые разные стадии, теперь сузилось до значения «психотический» и, прежде всего, стало применяться для обозначения безумия и галлюцинаций. Однако, по-прежнему остается в силе убеждение, согласно которому переход между неврозом и психозом имеет непрерывный характер. Представленная история развития понятия психоза стала причиной его нечеткости, прежде всего, в аспекте отличия от понятия невроза. В этом смысле Ясперс, заложивший методологические основания и предпосылки научной психопатологии и нозологической дифференциации, по-прежнему необычайно актуален. Он все время выступал против переоценки значимости единства и переходных состояний, устранения строгих понятий и стирания методических границ, поскольку тем самым, по его мнению, ставился под вопрос познавательный процесс как таковой. В своей попытке провести ряд психопатологических дифференциаций Ясперс опирался на философские идеи Николая Гартмана, связанные с его учением о слоях бытия, и на методологические наработки Дильтея, связанные с его попыткой обосновать своеобразие гуманитарных наук в их отличии от естествознания. По его мнению, слой тела опознается в его отличии от слоя души в силу дихотомического разделения на естественнонаучное каузальное объяснение и на психологическое вчувствующееся понимание. Если объяснение стремится к бесконечности, то понимание всюду наталкивается на границы, что побуждает к переходу от понимания к объяснению. Разделение методов является основанием для разделения на поддающиеся пониманию неврозы и неподдающиеся пониманию психозы, приблизиться к постижению которых можно лишь путем объяснения. Диагноз устанавливается на основе феноменологического метода, который должен актуализировать осознанное внутреннее переживание пациента, в максимальной степени освободив его от предрассудков. Для исследователя форма того, «как» пациент переживает, имеет первоочередное значение. В понимании проверяется, насколько форма соответствует содержанию. На втором шаге – на этапе генетического понимания – исследователь пытается воспроизвести биографическое развитие личности и представить его в качестве осмысленного континуума. Ясперс и его последователи вопреки ничтожному, с диагностической точки зрения, значению генетического понимания, выдвинули в качестве главного критерия психоза наличие разрыва в биографическом развитии личности и отсутствие смысловой континуальности. В 1863 г. Кальбаум указывает на то, что в силу раздвоения наряду с психотическим отчуждением существует нормальное мышление. После 1908 г. утверждается понятие шизофрении Блейлера, согласно которому шизофрения характеризуется как раздвоение. Раздвоение обусловливает то одновременное сосуществование здорового сознания и мании, которое Блейлер позже назовет «двойной бухгалтерией». Само психотическое состояние, врывающееся в сознание, Ясперс описывает метафорически – как «элементарно данное», «основывающееся на элементарных опытах, простейших переживаниях», «не поддающееся психологическому воздействию», «первично бессодержательное, которое еще должно обрести свое содержание». Не упоминается лишь то, что речь тут идет о вклинивании конституирующей сознание рефлексивности в сферу психотического. Психотическое состояние ассимилирует Я, не терпит посредничества и лежит по ту сторону языкового выражения и способности понимать. Оно не допускает никакого третьего. Это приводит к беспомощности. Вторично или ретроспективно подыскиваются слова для выражения первичного психотического переживания. Отчасти исследователь должен предлагать, разъяснять и определять слова с тем, чтобы больной смог назвать свое переживание. Феноменологический метод, применяемый при исследовании и самоописании, позволяет актуализировать психотическое состояние и частичное вклинивание рефлексии.

На установленной Ясперсом дихотомии невроза и психоза основывается полярность терапевтической практики, которая и по сей день осталась в основных своих чертах неизменной: если неврозами занимается понимающая психотерапия, предполагающая вовлечение в процесс лечения личности пациента, а также историю обучения и развития, то в случае эндогенных психозов больших успехов достигли благодаря развитию нейролептической фармакотерапии. Какие же перспективы имеются у терапии, основанной на феноменологической актуализации психотического состояния? Констатация качественно измененных содержаний сознания позволяет ставить диагноз уже на ранних стадиях, при появлении первых признаков болезни. Осуществление процедур понимающей диагностики позволяет снять с пациента психологическую нагрузку при выявлении очевидной симптоматики в процессе саморефлексии и благодаря ранней медикаментозной интервенции предотвратить прогредиентность и образование дефекта. В случае более ярко выраженной психотической симптоматики феноменологическое исследование создает почву для уступчивости (Compliance) пациента, что позволяет, в зависимости от обстоятельств, более или менее удачно войти в альянс со здоровой рефлексивностью и выступить единым фронтом против вредоносных и деструктивных психотических переживаний. Терапевт как внешний референт может поддерживать и укреплять рефлексивность пациентов и возвращать ее в русло нормальных переживаний. В состоянии после ремиссии почти регулярно констатируется утрата значений, имеющих психотическое содержание. В воспоминании это остается как тяжелая травма, и потому его чаще всего избегают, особенно в случае пациентов с повышенной ранимостью или недостаточной дезактуализацией аффектов, например, маниакальных переживаний. В случае устойчивой мании можно попытаться изолировать ее путем усиления рефлексивной позиции и устранения фокусировки внимания на маниакальных содержаниях, чтобы приступить к работе над актуализацией повседневных целей. В случае дефектов нужно способствовать тому, чтобы пациент меньше печалился по прежним идеалам, т.е. дистанцировался от них, не терял мужества и ставил перед собой новые цели.

В докладе д. психол. н., доцента Е.И.Кузьминой было рассмотрено понимание свободы в работах К.Ясперса. Ясперс под свободой понимал преодоление человеком внешнего и собственного произвола. Согласно его представлениям, человек обретает свободу в процессе экзистирования – выхода за пределы своего "Я" в активном поиске самобытия, построении собственной духовной ситуации в соответствии с исторической ситуацией. Свобода возможна лишь в сообществе людей, она становится реальностью в процессах осознания и трансцендирования – действенного изменения себя во времени, определения своей судьбы. По мере раскрытия содержания трансцендирования в работах Ясперса первоначальный тезис "существование реально только как свобода" перерастает в утверждение о том, что "свобода есть существование экзистенции", означающее, что только в те моменты, когда "Я" реализует собственную свободу <экзистирует>, Я – полностью Я: "Быть свободным означает быть самим собой". Такое понимание свободы следует из представления о человеке как "открытой возможности", то есть, незавершённом, ищущем основы своего подлинного бытия. Быть человеком означает быть тем, кто принимает решения. Трактовка свободы Ясперсом, по мнению Е.И.Кузьминой, позволяет глубже понять выделенные им особенности психотерапевтической работы, осознать ценность его идей для современной экзистенциальной терапии, не утративших свою актуальность в настоящее время. Психотерапия, какой её видит Ясперс, построена на идее достижения свободы клиента от зависимости (болезней, привычек, стереотипов и т.п.). Он убеждён в том, что значение и границы причинного знания лучше всего просматриваются в связи с терапевтическими возможностями. Однако трудно предугадать все возможности, которые обнаружатся в результате эндокринных, гормональных, серологических исследований, хотя не исключено, что инъекции могут улучшить состояние больного. Ясперс отмечает, что есть другой, совершенно противоположный путь терапевтической работы - "лечение, при котором врач, будучи лично вовлечён в терапевтический процесс, активизирует больного и тем самым воздействует на его среду и установки; в итоге врачу удаётся вызвать в больном внутренние перемены и решения, которые и являются источником исцеления". Свободу и новые возможности человек открывает в пограничных ситуациях, он становится целостным благодаря его соотнесённости с чем-то другим во всех формах его бытия: 1) бытия в мире, соотнесённого с этим миром; 2) сознания, соотнесённого с его объектами; 3) духа, соотнесённого с идеей соответствующего целого; 4) экзистенции, соотнесённой с трансценденцией. Следует заметить, что эти четыре вида бытия, выделенные Ясперсом релевантны четырём видам экзистенциальной мотивации в концепции А.Лэнгле (1992; 1998, 2001), который является продолжателем идей Ясперса в экзистенциальном анализе и поддерживает его идею о том, что пограничные ситуации необходимы для того, чтобы радикальным образом потрясти субъекта в его бытии и таким образом пробудить для экзистенции; человек не должен пытаться их преодолеть а, наоборот, открыто пойти им навстречу.

В докладе доктора Ульриха Дииля (университет Гейдельберга) – "Ясперс – кантианец?» - была предпринята попытка доказать, что Ясперс по наиболее существенным чертам своего философствования был кантианцем. С этой целью докладчик проанализировал рассуждения Канта о бытии Бога, бессмертии души, свободе воли и сущности зла, сопоставив их с соответствующими мотивами экзистенциальной философии Ясперса. При этом он вынужден был констатировать, что Ясперс вполне осознанно дистанцировался по отношению к Канту. Его работу «Духовная ситуация времени» Дииль предложил рассматривать как культурно-диагностический и культурно-терапевтический труд и вместе с тем – как социально-философское завещание.

Доктор Кнут Эминг (Высшая Специальная школа Гейдельберга) выступил с докладом «Философия как трансцендирующее познание», в котором раскрыл значение трансцендирования в качестве «философского метода» и способа осуществления философии в ее отличии от науки, как это понимал Ясперс. Его толкование трансцендирования актуализировало античную метафизику и в то же время включало в себя элементы кантовского критицизма.

Участники симпозиума заслушали также доклады д.полит.н., профессора Ю.В.Ярмака и д.ф.н. профессора Г.В.Сориной, д.мед.наук, профессора В.Д.Менделевича, д.ф.н., профессора Б.И.Козлова, д.ф.н., профессора А.В.Савки, д.ф.н., профессора Н.П.Французовой, канд.ф.н., доцента С.И.Данилова, канд. пед.н. В.П.Сморчковой, А.А.Водолагина. Состоявшиеся дискуссии позволили выявить наиболее актуальные аспекты научного наследия К.Ясперса и определить его вклад в развитие современного социально-гуманитарного знания. Президент Фонда Карла Ясперса профессор Райнер Виэль вручил руководству РГСУ медаль Карла Ясперса в знак признания заслуг ученых и преподавателей университета в области изучения идей выдающегося немецкого мыслителя и психопатолога.

Зав.кафедрой философии РГСУ
докт. филос. наук, профессор А.В.Водолагин

Примечания

[1] Продолжение отчета о конференции «Философия и психопатология – научное наследие К.Ясперса», состоявшейся 1-3 июня 2005 г. в Российском государственном социальном университете. Начало см. НПЖ, 2005, 3