<<

Расстройства памяти, сновидные состояния и височная доля

(по самонаблюдениям в околосмертном опыте)

Л. М. Литвак (Израиль)

Памяти старых пермских друзей
д-ра Людмилы Анатольевны Гиттерман,
микробиолога и инфекциониста
и д-ра Ольги Андреевны Териной,
психиатра - посвящаю.

Сообщение 1-е. Пароксизмы «гипермнезий» и дезориентировка с «перемещанием в пространстве».

1. Предварительные замечания.

В 1997 г., на пороге 70-летия, я перенес операцию наложения четырех шунтов на венечные артерии. Последовали всевозможные тяжелые осложнений. Я 18 суток был на аппаратном дыхании, 26 – в нарушенном сознании. Положение оценивалось как крайне тяжелое (но это не была клиническая смерть), и я выжил. Спустя 2-3 месяца, уже по окончании спутанности, на фоне терминальной церебрастении, стали всплывать в памяти своеобразные сновидные переживания. Их я тщательно записывал, а затем они почти полностью, как-бы сами собой свелись к 16 картинам. Этот околосмертный опыт (Near Death Experience –NDE) можно подразделить на три стадии: 1) глубокого нарушения сознания, в котором смутные переживания протекают как малодифференцированный поток (по У.Джемсу); в нем Я и не-Я недифференцированы; 2) витальной депрессии с менее смутными онирическими переживаниями постепенно, с возвратами, ослабевающей депрессии; 3) эйфории с легкостью тела вплоть до ощущения парения в воздухе и слышанием музыки. Это - терминальное состояние сознания (ТСС) было остро-психотическим выражением терминальной энцефалопатии. Вместе с последующими состояниями – 4-й стадией спутанности типа промежуточных состояний между бодрствованием и сном (А.Л.Эпштейн,1934) и 5-й, как-будто протекавшей при ясном сознании,- эти субъективные переживания были первоначально исследованы в моей книге (2004). В данном и в следующем сообщении я сопоставляю мой NDE с объективными, но неточными, психоневрологическими данными, сложившимися в учении об острых психозах и даю эскиз мозговой организации процесса умирания,, начиная с «простых» картин, доступных анализу.

2. Пароксизмы «гипермнезий».

Если в обычной практике чаще встречаются гипо- и амнезии, то здесь речь пойдет о кажущемся ее усилении – «гипермнезии», группе плохо очерченной и разнородной. Сначала будут рассмотрены пароксизмы гипомнезии, напоминающие эпилептическую ауру, но большой длительности – 5-15 мин., «переключения» в иную реальность при старческих психозах, с которые наблюдал или о которых читал. Д-р Г.,90 лет, моя многолетня приятельница, с которой мы были дружны, а в последние годы переписывались, в письме спросила: «Что со мной происходит?». Она жила на окраине города, на краю прекрасного леса, в котором часто и подолгу гуляла. Вдруг во время прогулки окружающее исчезало, а перед глазами вставала в подробностях, сцена юности или детства. Я ответил, что такое бывает у стариков и попросил подробнее ответить на дополнительные вопросы. Однако она не успела – вскоре у нее развился старческий психоз, в котором она и умерла.

В психологии мышления и творчества известно ключевое понятие Insight (озарение), введенное В.Келлером (1917) для объяснения мышления шимпанзе. И в моих случаях происходящее можно было бы тоже определить как флеш, на мгновение освещающее окружающее при фотографировании. Но в моем случае смысл имеет: «озаряется» не проблема, до того срытая, а бывшее давным-давно реальные, почти забытые события: не активное проникновение исследователя в скрытое решение задачи, а, напротив пассивное, но поглощающее все внимание внезапное видение, раскрывающегося перед глазами, давно бывшего в далеком прошлом события. И это – не усиленное воспоминание, а живое, ярко эмоциональное возвращение давнего события, а их внезапное вполне реальное новое переживание. Я назвал это, в противоположность инсайту, Exsight’ом.

Первый из трех таких эпизодов не был (как два последующие) отграничен от общего фона переживаний. Он возник вскоре после «критического» (как после коммоции) возврата в ясное сознание, которые в последующем (чаще к вечеру) сменялись промежуточными состоянииями между бодрствоанием и сном. (А.Л.Эпштейн,1934). Я увидел перед собой проф.Н.В.Коновалова в аффективно насыщенной очень тревожной ситуации в ВАКе во время моей повторной защиты диссертации. Угроза была велика, но Н.В.Коновалов, которому я посылал свои статьи, но не виделся с ним, хотя он и приглашал, меня очень поддержал. Он задал тон обсуждению, предложив проф. Д.Е.Мелехову, высказаться в моем присутствии. Мелехов передавал через нашего общего знакомого, что относится негативно к официальному отзыву проф. И.И.Лукомского (моего «доброго знакомого»), и меня поддержит. Его отзыв, напротив, был уничтожающим. Коновалову же, видимо, было знакомо лицемерие Мелехова, и он (при участии других членов ВАКа), высоко оценив диссертацию, спас меня. Это, понятно, запомнилось и воспроизвелось в Excight’е. Моя жена хорошо помнит, что я рассказал ей почти тут же об этом странном «видении».

Два других эксайта были того же рода, но более ярки и длительны, резко отграничены от смежных ясных переживаний настолько, что те в памяти слабо удержались. Это были связные события вроде короткого кинофильма, состоящего из сцен, в которых действовали живые люди, речь которых, однако, не запомнилась, несмотря на полную ясность смысла происходящего.

Второй эпизод воспроизводил сложные, аффективно насыщенные ситуации, 60-летней давности, но их я не описываю из-за интимного их содержания.

Третий Excight был наиболее ярким, целостным, состоял из ряда связных ситуаций полных конкретными деталями. Он, как и 2-й, не был связан с заметной сонливостью, но - с явной церебрастенией. Я спокойно сидел на диване дома, и вдруг почувствовал ужасный стыд, сердце часто забилось, мне стало жарко, я вспотел. Я увидел себя во врачебном кабинете вместе с д-ром А.Л.Альтманом, который был моим старшим другом, с ним мы несколько лет вместе работали, встречались, откровенно обсуждали даже запретные проблемы... Мы встали из-за своих столов, повернувшись друг к другу лицом. Создалось впечатление, что Альтман загипнотизировал меня, затем вывел на крыльцо и послал в больничную библиотеку для того, чтобы я украл для него раритет - Esquirol «Des maladies mentales», Paris, 1858. О моей находке я сам поведал ему. На глазах у публики, поднявшись на стремянке к нужной полке, я взял книгу и вынес из библиотеки. На крыльце отделения Альтман уже ждал меня. Мы вернулись в наш кабинет, он взял у меня книгу, опять что-то сделал - по-видимому, внушив амнезию. И я совершенно забыл об этом случае на 40 лет!

Сейчас стала необходимой максимальная ясность, в частности, потому, что даже жена не поверила в саму возможность кражи - это объяснялось как ложное воспоминание, фантазия, сновидение. Моя давняя приятельница, опытный психиатр д-р Т, на мои рассказы в письмах отреагировала: «Забудьте это!» Так часто поступают психиатры, которым выздоравливающий рассказывает о своих якобы бредоподобных переживаниях к концу или после психоза. Но я все же, стремясь убедиться в достоверности, убедил ее проверить факт кражи: в больничной библиотеке, где все это произошло: в каталоге она нашла карточку с записью о книге Эскироля, но на стеллаже, где до сих пор стоят, как и много лет назад, без движения французские раритеты, именно Эскироля не оказалось! Украдена? Вероятно: если бы книга там до сих пор стояла, то мое толкование не имело бы вообще почвы, а т.к. ее там не было, кража становилось вероятной.

3. Дезориентировка в горизонтальной и вертикальной плоскости.

Эпизод внезапной дезориентировки в окружающем был пережит мной дважды. Первый - через 2-3 мес. после операции, при повторном стационировании для дополнительного обследования. Сначала меня уложили в палате, а когда поступил новый больной, перевели на балкон. От старика не отходила жена, несколько ночей она сидела возле него. Но нашелся какой-то приятель, который «убедил» старушку не изматывать себя и уйти домой на ночь – дескать, со стариком ничего не случится. Но получилось так, что в эту именно ночь ему было суждено умереть. Я узнал об этом в конце ночи из разговоров женщин, передвигавших кровать (вместе со мной) на старое место. Не могу сказать, что новость произвела на меня большое впечатление, но я почувствовал тревогу. Не мог больше спать, встал, привел себя в порядок, и тут-то «понял», что больница со всем ее содержимым – знакомыми по палате, отделение с персоналом и т.д.- за ночь перенеслись из одного города в другой – расстояние в несколько сот километров. Вытекало из этого лишь одно: утром позвонит жена, на прежнем месте меня не найдет, будет «сходить с ума»! И я, выходя из палаты, обратился к проснувшимся больным: «Где мы находимся? Ведь вчера мы были в Реховоте, а утром вдруг оказались в Беэр-Шеве!». Только один ответил: «Может быть ты и в Беэр-Шеве, а я – в Реховоте!». Иронии я не почувствовал, вышел в коридор. Все здесь было на месте. В тревоге бродил по отделению, старался в окнах разглядеть окружающее, но было темно и трудно было что-либо разобрать, а ощущение «ночного перелета» не проходило. Но с наступлением рассвета стала таять дезориентировка, пока совсем не исчезла.

Это состояние я назвал патотелепортацией в горизонтальной плоскости. Задолго до того на исходе ТСС, т.е. еще при нарушенном сознании и в эйфории, я ощутил второе аналогичное, но не столь резкое и быстрое перемещение снизу вверх, что можно было бы назвать вертикальной патотелепортацией. Однако в данном сообщении я не буду этого случая касаться.

Чтобы приблизиться к пониманию этих состояний и эксайтов – между ними я нахожу много общего - я обнаружил, что А.С.Шмарьян (1949) описывал сноподобные состояния сознания с наплывом воспоминаний и переживаниями deja vu, deja eprouve, deja vecu, «идентифицирующий обман воспоминания», «обман воспоминания», «ошибочное отождествление» (ссылаясь на В.П.Осипова). «Эти переживания выражаются в том, что внезапно наступает сноподобное состояние на фоне тревоги, беспокойства и страха: ситуация во всех подробностях кажется уже виденной или пережитой. Одновременно возникают переживания странности, чуждости восприятия окружающего. Больной помнит все подробности виденного, переживает те же ощущения, но когда и где это было, он не знает... Затруднения в определении времени могут иногда выражаться в том, что больной не знает, идет ли речь о прошлом или о будущем. Часто это выражается в страхе чего-то, что должно случиться; в предчувствии, в порыве воспоминаний больные обычно говорят, что они не уверены в том, видели ли они уже или увидят через несколько мгновений... Иногда параноидные больные оценивают симптомы уже виденного как форму преследования и воздействия... в структуре синдром Кандинского-Клерамбо: больные иногда жалуются, что их заставляют видеть одно и то же. Здесь явления «уже виденного» настолько тесно переплетаются с параноидными переживаниями, что механизм возникновения этого симптома становится исключительно затруднительным».

К сожалению, А.С.Шмарьян не приводит ни одного конкретного случая этих пароксизмальных весьма клинически богатых переживаний, но при неясной их связи друг с другом, нет сомнения, что они являются выражением патологии височной доли - при ее опухолях, и уж конечно почти совпадающих с тем, что я переживал «изнутри» - в NDE! У других авторов подобных описаний я не находил. Впрочем, описаны «вспышки пережитого в прошлом» (Т.А.Доброхотова, Н.Н.Брагина,1977): «они обычно возникали внезапно и быстро обрывались... Больные перестают воспринимать окружающий мир. Реальную действительность чаще всего полностью игнорируют;... оказываются в совершенно ином мире, представляющим кусок прошлой жизни... Вдруг непроизвольно оживляющийся "участок" прошлой жизни может быть отделен от настоящего времени многими годами или даже десятилетиями... Всегда соблюдается и последовательность событий и переживаний». Эти авторы не знают А.С.Шмарьяна, но ссылаются на опыты В.Пенфилда (W.Penfield & H.Jasper,1954) с электрическим раздражений коры задней части правой височной доли во время нейрохирургических операций. Так, например, у одной больной раздражение вызывало чувство, что она находится на далеком расстоянии, от того места, где была сейчас (подобно эпизоду с моим «ночным перелетом»). Другой казалось, что она рожает ребенка, причем это в точности повторяло, ее переживания при давних родах. Все эти состояния были сновидными: «Вдруг все показалось знакомым: сон, в комнате масса людей, среди которых моя мать». Последнее воспроизводило 2-ю картину ТСС: я начинал видеть вокруг себя нечто, похожее на малогабаритную трехкомнатную квартиру, в которой никогда не бывал. Здесь в большой комнате располагается какая-то лаборатория, заполненная массой людей совершенно незнакомых, чужих, на меня не обращающих никакого внимания. Они бегали, суетились в работе, шумели, но понять о чем они говорят было невозможно. Их фигуры, преимущественно женские, как тени, были лишены очертаний, одеты неопределенно, серо, совершенно лишены лиц. Здесь все в беспорядке, теснота. На окнах грязно-бурые занавески, за окном - дождь.

«Когда раздражается слуховая область коры, - писал Пенфилд,- субъект слышит звон, щелканье, гуденье, щебетанье, прерывистый шум, стук и грохот, но у него никогда нет впечатления, что он слышит слова или музыку. То, что при раздражении зрительной коры больной чувствовал было значительно более элементарным, чем то, что он видит в своей обычной жизни: мерцающие звезды, колеса, диски сине-зеленые и красные, желтовато-коричневый и синий свет, цветной вертящийся шар, сияющее серое пятно, становящееся ярко-розовым и синим, длинный белый след, тень движения, черное колесо и т.д.».

Последнее напиминает 1-ю стадию, тогда как сложная картина – как-раз 3-ю стадию ТСС (перед «критическим» прояснением сознания): незнакомое место, куда благосклонная ко мне хозяйка квартиры и похожими на танец движениями, то взлетая на воздух, то опускаясь, обучает меня, летать, следуя ее примеру. Это происходило, в противоположность почти всей 2-й стадии, солнечным днем, свежим

и красочным. Я внимательно следил за ней как вдруг мы вместе под музыку квартета Гайдна, поднялись. Мы летели на большой высоте. Вдруг она исчезла, а я оказался парящим над Альпами на воздушном змее. И тут я услышал симфонию, автора которой я не мог узнать. Но на воздушном змее я увидел «Юдифь» Климта – мне как-бы намекали... Я молча возразил: ведь Климт не сочинял музыки, но тут же сам собой напрашивался вывод – я почувствовал движение собственных губ, произносящих: «Малер!» - это была его симфония!

Хотя, в отличие от короткого эпизода патотелепортации в горизонтальном направлении с тревогой, последний эпизод казался весьма длительным и сопровождался не столько эйфорией, сколько радостью свободы. Его можно было бы условно назвать патотелепортацией, но на этот раз – в вертикальном направлении. Если 1-й напоминал переживания во время раздражения височной коры, то второй – описанный И.И.Шогамом (1972, 1988) синдром эпикритической гиперестезии при поражениях коры левого полушария, или то, что американские психологи называют феноменами «позитивной психологии».

4. Рассказ Л.Андреева «Он».

Здесь я вынужден отступить от принятого в научных статьях правила изложения, т.к. несколькими строками выше, ссылаясь сначала на пациентку Пенфилда, которая проищзнесла: «Вокруг масса людей, и среди них моя мать», и на собственное воспоминание начала 2-й стадии ТСС, в которой доминирует суета и беспорядок в семерках лаборатории. К ним очень близок подробно цитируемый и комментируемый ниже рассказ Л.Н.Андреева.

Я прочитал его в 1-й раз в ряду произведений Достоевского, Мопассана, Чехова, Есенина и др., якобы описывающих феномен двойника. но у Андреева я нашел лишь зрительную галлюцинацию. В целом же он произвел очень сильное впечатление. Нескольким знакомым – врачам и не врачам, но не психиатрам – я предложил прочитать этот рассказ и высказать о нем суждение. «Производит сильное и странное впечатление, что-то вроде психоза» - был ответ. Во второй раз я обратился к тому же рассказу чтобы продемонстрировать сходство психотических и мистических переживаний. [DL1] Однако теперь, уже через несколько строк меня ждал сюрприз: я вдруг почувствовал, что читаю чью-то подлинную историю болезни, использованную автором, или пережитое им самим! Ни в 1912 г., когда рассказ был опубликован, ни позднее, никто не подозревал, что это – редкий клинический казус, представляющий большой научный интерес - Андреев в нем раскрыл субъективный мир человека, погружающегося в психоз.

Герой его, бедствующий студент, «выгнанный из университета за невзнос платы», случайно находит место репетитора в богатом доме. Герой был «пьян от радости, но хозяин усадьбы показался странным. Он гордился садом, и я, как только увидел, пришел в искренний, горячий восторг. Но было что-то в расположении деревьев, – слишком одиноких, вечно чужих, что начало томить холодной неудовлетворенностью, смутным сознанием какой-то глубокой и печальной неправды, потерянного счастья... Вскоре я сделался добровольным сыщиком,... пока сам не превратился в наблюдаемого, преследуемого...

Вечером, стояла такая же тишина, как и днем; за окном, защищенным тонкой белой занавеской, смутно белела ночь, по-видимому, была луна за облаками... Кажется, я начал уже засыпать, как вдруг почувствовал, что за окном кто-то стоит, что-то вроде тени обрисовывалось на белой занавеске. "По-видимому, кто-то приехал и не знает как войти в дом", - подумал я и с чувством легкой тревоги подошел к окну и отдернул занавеску... Да, прямо передо мною, по грудь, возвышаясь над подоконником стоял кто-то и неподвижно-темным лицом смотрел на меня. Немного растерявшись, я сделал рукой что-то вроде приветственного знака, но он не ответил и остался совершенно неподвижен... Да, галлюцинация,- вот что я подумал в конце наблюдений, и вот что так неприятно меня волновало...

В субботу я весь вечер сидел в библиотеке... (на 2-м этаже – Л. Л.). Я забыл о времени, и когда взглянул на часы, было уже начало двенадцатого... Я заторопился, собирая свои листочки с заметками, равнодушно и случайно заглянул в темное окно: там возвышаясь на грудь над подоконником, стоял он и смотрел в комнату. От неожиданности я выронил свои заметки и, нагнувшись, стал собирать их с ковра – не без надежды, что, когда я снова взгляну в окно, его там уже не будет... Однако надежда моя не оправдалась. Теперь при свете лампы, падавшем в окно, я смог довольно хорошо рассмотреть его лицо: спокойное и даже равнодушное, само по себе оно не было страшно. На вид ему было лет тридцать пять, черты лица крупные и правильные, ни бороды, ни усов - лицо даже лоснилось..., только одного я не мог рассмотреть – его глаз. Они были освещены, но рассмотреть и понять мешал его взгляд, обращенный прямо на меня. Что было в этом взгляде, я не умею сказать: он был прям, неподвижен и давал ощущение почти физического прикосновения; и впечатление от него было ужасно. Сколько времени он стоял здесь и смотрел на меня? Эта мысль почему-то подействовала на мое самолюбие и вернула мне силы: он показался мне просто наглым негодяем, и, сделав шаг к окну, я что-то угрожающе крикнул. И как тогда, у окна моей комнаты, он медленно повернулся и отошел, сразу пропав в темноте ночи.

Этот вечер стал началом длительного, лишенного смысла, но упорного и систематического преследования. Я не могу восстановить в памяти ни дней, ни чисел, но знаю, была последовательность и даже осторожность в том, как он медленно и постепенно приближался ко мне, завладевая все новыми окнами и часами, как бы окружал меня своим странным и упорным вездесущием. Недели полторы он приходил только ночью, потом вечером, потом в сумерки,- вернее сказать, начиная с сумерек, т.к. одним посещением в сутки он уже не ограничивался... Помню, что однажды я быстро перешел комнату с одной стороны на противоположную – и меня удивило, что он уже был там, успел обогнуть большое расстояние вокруг дома и уже снова поджидать меня..." (Если бы этот случай был не выдумкой художника, а описанием конкретного больного, это заставило бы меня подумать, что причина галлюцинаций – в патологии зрительных путей, и я задал бы ему несколько вопросов, обратив внимание на то, что все это происходит перед сном и во время сна – Л. Л.)

«Затем наступили погожие дни солнца и тишины, во время которых он не появлялся, с ухудшением же он появился снова. Перед рождеством понаехала масса гостей, очень милых и приветливых, и мне даже странным показалось, как мог наш дом, хотя и большой, вместить такое количество людей... Кто они были, я не знаю; и еще я должен указать на курьез памяти: я не помню ни одного лица, ни старого, ни молодого. Очень хорошо помню платья, мужские и женские, черные и цветные, очень ясно вижу даже один генеральский мундир, но над ним бессилен вызвать хоть какое-нибудь лицо, словно это и не было настоящим и живым, а только вывеской у военного портного...

Проснулся я среди глубокой ночи: томила жажда (патологическая? – Л. Л.) и что-то еще беспокойное и повелительное звало меня проснуться и встать; было мертвенно-тихо в спящем доме, и за окном стоял он. И, уже леденея от холода, весь отдаваясь чувству дикой покорности и тоски, я медленно показал ему рукой на дверь и в темноте направился к выходу. И снова как вчера стоял на площадке он и молча ждал. Я также молчал и ждал... Не знаю, сколько прошло времени, когда он вдруг шагнул в дверь, сильно толкнув меня плечом. Я последовал за ним и еще видел, когда он открывал дверь из передней в комнаты, его темный силуэт, мелькнувший на фоне далекого окна; и меня нисколько не удивило, что он вошел в мою комнату. Вошел и я, но дальше порога не двинулся: было очень темно, я не знал где он и мог на него натолкнуться. Только спустя некоторое время я увидел темное, высокое неподвижное пятно у стены; если бы я не знал, что в этом месте стена пуста, я мог бы принять это пятно за мебель или груду висящего платья. Дыхания не было слышно... Он молчал, но все же я понял, что мне надо в постель. Лег лицом вверх; и в ту же минуту он сел на край постели и положил свою руку мне на голову. Она была очень тяжела, и от нее исходили сон и тоска. Такой тоски я не мог представить до этой ночи... Сон и тоска входили в меня,... от головы медленно разливались по всему телу, становились моей кровью, моими пальцами, но дальше все, и сознание, и страх, и отрывочные мысли о происходящем,- все погасло в чувстве единой и все исчерпывающей тоски. Погасли все образы, все мысли и воспоминания, и отошла молодость, погасли все желания, сама жизнь погасла, и было душе так больно, такая тоска овладела ею, для которой нет в нашем языке ни "образа сравнения", ни слова...

С этого именно дня у меня началось то странное ослабление памяти, а временами почти полная потеря ее, вследствие которой на весь последний период жизни ложится налет отрывочности и беспорядка. Я уже говорил, что не помню ни одного лица гостей, но и речей я не помню, ни одного слова, хотя знаю твердо, что все, и я с ними, очень много говорили, шутили и смеялись. Совершенно не помню я чисел и до сих пор не знаю, сколько времени, сколько дней и ночей прошло с того момента, как я покинул дом, - и иногда мне кажется, что прошло не менее нескольких недель, а иногда – что все совершилось в два-три дня. И в то же время я с величайшей ясностью помню отдельные мелочи, многие тогдашние мысли и чувства и храню ощущение от того периода не беспамятства, а наоборот, памяти твердой и сознания вполне ясного: как будто только теперь, после болезни, я забыл, что происходило, а тогда помнил и все сознавал. А ночью приходил он – и все: волнения и догадки, желания и воля - все поглощалось смертельной, ни с чем не сравнимой тоской. И то, что тоска приходила вместе со сном, сливаясь с ним воедино, делало ее непреодолимой... Тут я сном, как глухой стеной, отделялся от всего мира, даже от ощущения собственного тела,- и оставалась только тоска, единая, ненарушимая, выходящая за все пределы...

Я вышел из дома раздетый, но холода не почувствовал... Ни о чем не думал, только шел. Ни дороги, ни следа ноги не было передо мною и вокруг меня... Всюду было пустынное ровное белое пространство, почти сама пустота, какою ее можно видеть только во сне. Скоро мое движение приобрело черты долгого и однообразного сна... Но я не думал, не понимал, что замерзаю, и все шел... Все вокруг меня начало медленно темнеть, из белого превращаться в серое, стало совсем не на что смотреть. А когда совсем не на что смотреть, то это слепота,.. не знаю, сколько шел уже слепой. Момента, когда я упал и началось беспамятство я не помню... Как передавали потом, меня нашли на льду и спасли рыбаки... В больнице у меня отрезали несколько отмороженных пальцев на ногах, и еще месяца два-три я был болен, долго находился в беспамятстве. Не появлялся с той ночи он... Дело в том, что я почему-то умираю».

Из литературоведческих комментариев выясняется, что рассказ не лишен автобиографических черт, но они - не только в совпадении личностей героя и автора. Известно, что Андреев «сильно пил» (Л.Чулков и др.), страдал даже «наследственным алкоголизмом», у него бывали жестокие запои (М.Горький). В драме «Каинова печать» обнаруживается глубокая осведомленность автора в проявлениях тяжелого алкоголизма, нельзя исключить, что и у него самого бывали психозы. Сходство с автором прослеживается и в характере хозяина дома,– оба временами вели себя «странно», впадали в экстаз, дисфорию, устраивая нелепые домашние празднества, на которых заставлял домашних и гостей без всякой причины веселиться, когда им не было весело.

Трудно отделить реальную, скрытую от нас историю болезни от изложения ее в рассказе, она – почти «фантазия» душевнобольного. Очень важно в ней, что все переживания связаны с расстройством сна: Он появляется перед сном, затем - в сновидении, где невозможно отличить реальное от сновидного, быстро поглощающего все. Проще сделать это, сравнивая рассказ с моими переживаниями в TСC, указывая, что может соответствовать «клинической логике» происходящего, или не соответствовать ей. У меня такие переживания появились после операции, в бессознательности, а у героя постепенно вырастали из здоровья, конечно, если не считать тяжелого детства, безотрадной юности, голодного студенчества... Затем появился Он и с ним мистически связанное, и, наконец, наступили слепота и беспамятство. На последних, как и на нарушениях памяти я намерен остановиться в следующем сообщении. Образ того, кто неподвижно стоял по грудь над подоконником был стереотипен: равнодушное неподвижно-темное лоснящееся лицо мужчины средних лет (как и у меня, когда я увидел своего двойника – Л.Л.), само по себе не страшное, спокойное, как скульптурный бюст, внезапно появляющийся и быстро растворяющийся в темноте ночи. Глаз рассмотреть невозможно, взгляд направлен прямо и вызывает ощущение почти физического прикосновения (что можно расценить как синестезию, столь характерную для диэнцефальных нарушений). Картина также очень близка к описаниям Хэдом, а затем И.Г.Равкиным (1949), больных с ранениями грудной клетки (а у меня после операции на грудной клетке, осложненной гнойным медиастинитом), а отчасти и к описаниям педункулярного галлюциноза – везде преобладание нарушений, исходящих из зрительных путей. Переживания эти безусловно, являются онирическими, причем в начале сам больной обратил внимание на то, что они появляются перед сном, потом распространяются во времени все более ранние часы и, наконец, целиком погружаются в сон. Это стало очевидным, когда Он оказался в комнате больного, подсел к нему, и прижав руку к его лбу, погрузил его в тяжелый сон, похожий на гипнотический. Это и давало знать о его присутствии, так как Он все время молчал!

Характерна утрата чувства времени: оно текло, но отрезки его – дни, часы, минуты – было невозможно сопоставить, оценить следование их – одна неопределенная длительность. Вместе с этим слабела память, оставались лишь отрывочные воспоминания. В подробностях запомнились оторванные от мира переживания, ощущения собственного тела. Особенно - приезд гостей: число их было огромно, невозможно постичь, как они могли уместиться на ночь даже в столь просторном доме. Они суетились, шумели, как в «моей» лаборатории, но они не были «тенями», а, напротив, пестро разодеты. У них не было не только лиц, но и голов – как у генерала, как бы нарисованного на вывеске портного. Это состояние, подобно прозопагнозии, но более локально, без изменений фигур, но в то же время создающее впечатление полного отсутствия лица и даже головы! В сочетании с медленным нарастанием расстройств, в частности депрессивных, подобное состояние указывает на очаговый процесс – это могла быть медленно растущая опухоль или энцефали в районе гипофиза и гипоталамуса (на что указывала жажда), лимбической системы. Последующее резкое ухудшение памяти с лечением зрительных путей и серого вещества Ш мозгового желудочка вело ко все большему снижению зрения, вплоть до полной слепоты, потере сознания и, наконец, к состоянию приближающейся смерти.

Также характерны его мгновенные передвижения от одного окна к другому на противоположной стене дома. Уже это наводило на мысль, что Он находится не вне и не внутри дома, а порожден патологией зрительных путей – таково построение галлюцинаторного образа – стереотипность, серость, неотчетливость черт, неподвижность. Прояснение сознания выявило дефекты памяти. Герой (автор) определенно рассказывает о состояниях, подобных NDE, но далеко не стереотипных, как их обычно описывают, начиная со знаменитого Р.Муди.

Если бы меня спросили, как выглядела эта болезнь на первых этапах в рамках традиционной психиатрии, то я бы ответил: схизофрения! Ведь она – почти синоним сумасшествия: герой, охваченный мистическим страхом, с самого начала был подозрителен, параноидно настроен, потом присоединились повторяющиеся стереотипные малоподвижные зрительные галлюцинации. Однако течение болезни, неуклонно продвигавшейся к трагическому финалу, этому противоречит, возвращая нас к мысли об органическом процессе в мозгу. Это мог быть энцефалит или нарушение кровообращения, или их сочетание, геморрагический полиоэнцефалит, развивающийся на почве тяжелой алкогольной энцефалопатии. Это как раз та патология, о которой говорил Корсаков, когда указывал, что связь ее с полиневритом не обязательна, а дело идет о более глубоком поражении мозга. В обычной рутине психиатрии болезнь Гайе-Вернике (часто завершающаяся корсаковской амнезией) распознается редко – так, во всяком случае, было во времена моей работы на Урале. Подобные состояния определяются как белая горячка, скрывающая разные поражения мозга.

Но вернемся к глубоко уважаемому Андрееву, страдавшему тяжелым алкоголизмом. Не знаю, отчего он так рано (на 51-м году) умер, но неоднократно указывалось, что «в последние годы жизни он находился в состоянии тяжелой депрессии». Если его болезнь была такой, как он ее описал, то можно было бы считать, что умер он от геморрагического полиоэнцефалоза Гайе-Вернике. Из этого следует, что он описал не чужую историю болезни, кем-то рассказанную, а свою собственную. Все выглядит настолько подлинным, что посторонний, даже психиатр, не смог бы с такой точностью это сделать, тем более Андреев, который не мог даже догадываться, с чем его свела злая судьба, ни клинических описаний болезни, ни понимания ее природы он, да и специалисты, не могли знать. Сам Корсаков, открывший и исследовавший ее в 1887 году, таких ярких описаний «изнутри» не давал – только через 8 лет после смерти Андреева Гампер (1928) патоморфологически картину болезни. О клинической смерти и об NDE тогда тем более ничего не было известно.

Таким образом, описание Андреева подтверждает мое описание NDE и правильность моего психоневрологического исследования острого сновидного психоза, развивающегося в предсмертном состоянии. Отмеченное же в нем нарастающее снижение памяти и некоторые другие нарушения и их природа будут освещены в следующем сообщении. Все это противоречит мистической трактовке описанных Р.Муди life after life и утверждает их патологический генез.

Литература

  1. Эпштейн А.Л. Промежуточные состояния между бодрствованием и сном. Труды Ленинградской психиатрической больницы им.Балинского, том 1, 1934.
  2. Литвак Л. Постижение смерти и природа психоза (Опыт самонаблюдения и психоневрологического исследования). Иерусалим, 2004
  3. Келлер В. Исследование интеллекта человекообразных обезьян. Перевод с немецкого в кн.: «Гештальт-психология», М., 1998.
  4. Шмарьян А.С. Мозговая патология и психиатрия. Том 1. М., 1949
  5. Доброхотова Т.А.,Брагина Н.Н. Функциональная асимметрия и психопатология очаговых поражений мозга. М., 1977.
  6. Пенфилд У.,Джаспер Г. Эпилепсия и функциональная анатомия головного мозга человека. Перевод с английского. М.,1958.
  7. Равкин И.Г. Роль симпатической нервной системы в развитии и оформлении психопатологических симптомокомплексов. Труды Центрального института психиатрии, М., том 4-й, 1949.
  8. Шогам И.И. Синдром эпикритической гиперестезии в клинике органических поражений мозга. Журн. Невропат. и психиатрии, 1972, том 72, вып.12
  9. Шогам И.И. Экстралемнисковые расстройства чувствительности в клинической неврологии. Киев, 1988.
>>