Воспоминания профессора А.Г. Гофмана об Учителе

Я познакомился с Петром Михайловичем, когда был клиническим ординатором на кафедре психиатрии 2-го Московского Медицинского Института (теперь, РГМУ) с 1948 по 1951 год. Тогда в клинической ординатуре учили основательно и три года, а не два и не так, как теперь. Директором был академик Гиляровский. Он же был и директором Института психиатрии АМН СССР. А всё это было на одной базе – на базе больницы имени Соловьёва на Донской. И В.А. Гиляровский просил Петра Михайловича консультировать в одном из отделений больницы.

И вот тогда я и встретился с ним. Я вёл больных, показывал их Петру Михайловичу, и меня поразила, конечно, удивительная деликатность его. Она касалась всего. Скажем, он удивительно беседовал с больными. Удивительно – для того времени. Он очень их щадил. Скажем, если у больного была любовница, он всегда говорил в о з л ю б  – л е н н а я . Хотя это была такая «возлюбленная», которую теперь иначе как «шлюхой» не называли бы. « Воз-люб-лен-ная !».

Если вставал вопрос об употреблении спиртного женщиной, а рядом была женщина и еще врачи, то он для того, чтобы это прояснить, произнёс удивительную фразу: "Вы, конечно, меня извините, Вы когда-нибудь пробовали рюмку водки выпить?". Я думал, что она пробовала не только рюмку водки, но, с его точки зрения, такой вопрос женщине просто так нельзя задать потому, что, если женщина пьет водку, это – достаточная характеристика.

Он вообще производил впечатление человека XIX века: вот такой русский интеллигентный врач, который всегда вежлив и всегда соблюдает все приличия, принятые в обществе.

Но особенно интересно было его отношение к диагностике. Я ему показывал одного больного и спрашивал: «Петр Михайлович, что Вы скажете о больном?" Он не назвал диагноз, он сказал: "Холодный, пустой аутист". Знаете, а тогда я, – все же, клинический ординатор, которому, вот, вынь да положь диагноз – тогда я понял, что для него не диагноз главное, я усвоил, что главное – в общем, судьба больного. Что мы напишем – это другое дело.

Он всегда спрашивал, когда формулировали диагнозы: повредит больному или не повредит больному? Это была принципиальная позиция. Диагноз – не для диагноза. Это, так сказать, наука, а есть больной человек, личность, которая с этим диагнозом может пострадать, а может и не пострадать. У Петра Михайловича это было всегда заметно. Иногда он говорил так: «Ну вот, не будем мы ставить диагноз шизофрении – всё шизофрения и шизофрения! Даже скучно от этого бывает». А на самом деле, речь шла о том, что этот диагноз может помешать больному в жизни. И он это прекрасно понимал. И этому учил нас.

В академическом Институте психиатрии тогда работали многие необычайно разносторонние и преданные своему призванию ученые-психиатры, обладавшие редкой клинической интуицией, люди высочайшей культуры, владевшие европейскими языками. Однако, никто не мог сравниться по авторитету ученого, клинициста со скромным проф. Зиновьевым, не занимавшим высоких должностей. Наиболее способные молодые психиатры считали, что консультироваться и учиться в первую очередь нужно только у Петра Михайловича. Так считали и Р.А. Наджаров, и Н.Г. Шумский и многие другие. Все высоко ценили консультации и клинические разборы проф. Зиновьева. Его порядочность и безупречная честность были неотъемлемыми чертами его личности. Он считался воплощением совести и традиций русской психиатрии, и это определяло отношение к нему всего психиатрического сообщества.

Но он был очень принципиальным в научных вопросах человеком. Скажем, было такое заседание, где говорили о наследственности, о наследственности при шизофрении. И в качестве человека, отрицавшего значение наследственности, выступал невропатолог, который ничего в наследственности не понимал. Для него наследственность воспринималась так: вот, если один человек болен шизофренией и еще следующее поколение, то, значит, наследственность в болезни есть, а если в роду не было больных, то значит, это не наследственное заболевание. Это, конечно, было очень примитивное суждение. Но в то время, когда еще вся генетика была загнана в подполье, можно было и это говорить.

После заседания мы вышли с Петром Михайловичем, – это было еще на территории больницы Алексеевской (тогда им. Кащенко). Он говорит: это абсолютно бессмысленное обсуждение, все давным-давно решено, есть великолепные работы, есть специальные исследования, проделанные немцами; он сослался на Люксембургера и еще на ряд других ученых. Вообще, говорит, вопрос о наследственности можно решить в течение получаса. Я говорю, Петр Михайлович, а как? – «Вы знаете, что есть т.н. родительский день на территории больницы Кащенко – когда приходят родственники. Вот, посидите и посмотрите, кто приходит, и вопрос будет решен». Очень наблюдательный старый психиатр, он сказал: ну, конечно, достаточно, действительно, прийти и посмотреть, сразу понятно, наследственное или не наследственное заболевание. Но, вот, такие споры, с криками  – это было ему абсолютно чуждо. Вот, если были аргументы, то это было всегда для него очень существенно и важно.

Конечно, крайне интересны были его диагностические суждения. Но тогда ещё не была введена классификация, которую потом разработал А.В. Снежневский. И, вот, однажды Петр Михайлович, когда я ему докладывал больного, говорит: Ну, вот, как Вы думаете, какая форма шизофрении?  – Я говорю, параноидная.  – А он мне: а какая параноидная?

Для меня это тогда было абсолютно непонятно, потому что этого не было ни в учебниках, ни в лекциях: шизофрения параноидная и параноидная, и всё. И тогда он мне рассказал, что есть разные параноидные формы. И перечислил несколько вариантов параноидной шизофрении. Одну, вот, классическую, непрерывно эволюционирующую маньяновскую форму. Потом ещё одну, которая очень злокачественно течет, в молодости начинается и кончается очень скоро слабоумием. Затем, ещё одну – приступообразно текущую параноидную. И он даже сказал о благоприятно, вяло текущих формах, где также может быть параноидная симптоматика.

В.О. Удивительно! Четыре формы течения только параноидной шизофрении! А три основные формы течения шизофрении Пётр Михайлович выделил уже в 1927 году (7).

А.Г. Пётр Михайлович был глубоко убежден в том, что, конечно, многое определяется в течении болезни внутренними, эндогенными факторами. Но он же мне рассказал следующее: «Вот, есть такое мнение, что, скажем, половая жизнь, замужество может улучшить течение шизофрении. Это считается предубеждением, но я видел случаи, когда замужество и даже роды, резко – с рождением ребенка – резко улучшали состояние больных женщин». То есть, он и тогда допускал, что психологические и психобиологические факторы в определенной, конечно, части случаев, могут положительно сказаться на течении процесса. Вообще, редко кто тогда такое говорил, но его колоссальный опыт позволял ему утверждать даже такие вещи.

И, еще очень интересно было: он как диагност был очень интересный человек. Уже на территории больницы им. Кащенко я однажды ему показывал больного. Я не мог понять, откуда астеническое состояние? Но я знал, что он занимался очень много проблемой астений и статьи писал. Значит, у этого пациента – астения и астения. Но ни травмы не было в анамнезе, ни перегрузок каких-то. Но возникла астения, непонятно

откуда. Пётр Михайлович не очень долго беседовал с больным. А потом мне говорит: да, с моей точки зрения, это – начинающийся прогрессивный паралич. Начальная, инициальная стадия. Надо взять кровь, сделать все необходимые исследования. Кровь взяли, люмбальную пункцию сделали. Он оказался прав: прогрессивный паралич.

Конечно, только психиатр, который работал в то время, когда было много случаев этого заболевания, вот так, по каким-то деталям мог установить диагноз. Я был поражен этим. То поколение психиатров знало эту патологию. А он-то клиницист был очень тонкий.

А.П. Зиновьев: Что касается Ленина, Пётр Михайлович говорил о прогрессивном параличе…

А.Г. Да, но в этом отношении я с ним о Ленине никогда не говорил. Ведь тогда была довольно распространена эта точка зрения – кто-то из патологоанатомов еще констатировал – что там есть сифилитическое поражение головного мозга. Но были и другие точки зрения, что это тяжелое неспецифическое поражение сосудов мозга.

Но, вот, интересны были его высказывания об отдельных крупных психиатрах. Ну, например, В.А. Гиляровский был известен тем, что в силу своей подозрительности постоянно избавлялся от сотрудников, наверное, как от конкурентов. Всю жизнь это происходило. Но он был академиком, а они были такие же ему «конкуренты», как я, сейчас, президенту: смешно просто было. А при его подозрительности это было вполне допустимо.

И вот отношение этого Пётр Михайлович сказал, конечно, и Ганнушкин, – а он с ним работал достаточно долго – был не очень здоровым человеком, но подобных вещей никогда не допускал. Пётр Михайлович говорил, что Ганнушкин перед тем, как читать лекцию, ходил и какие-то ритуальные делал движения, что-то такое делал. То есть был человек с какими-то обсессиями и даже, может, с ритуалами.

Однако для Петра Михайловича наличие психического заболевания совсем не означало, что человек может делать всё, что угодно. Хотя он считал, что и Василий Алексеевич Гиляровский – тоже не очень здоровый человек. Он мне даже рассказал нечто вроде анекдота, ходившего в то время, о замкнутости Гиляровского. И еще, как В.А. Гиляровский однажды встретился с кем-то на улице Погодинке. Василий Алексеевич шёл и вот так глаз держал рукой. Ему говорят: Василий Алексеевич, что это у Вас? – Да, вот, говорит, соринка попала в глаз там, на Донской. И через всю Москву он прошёл вот так, чтобы прийти к глазному врачу.

Гиляровский был очень необычным человеком. Я в эвакуации, когда был с отцом в Омске, спрашивал его, что делает вот этот пожилой человек, который ходит и так делает рукой всё время. Отец, говорит, хе-хе, да ты спроси его! А потом Гиляровский стал делать вот-так, – это был уже другой ритуал. А ещё он говорил «шизо-так сказать-френия», ха-ха! И все привыкли к этому: делай так, делай этак! Но, вообще лучше всех его копировал Ромасенко, он прекрасно показывал «шизо-так сказать-френию» с присущей Гиляровскому картавостью.

Потом, Пётр Михайлович, когда речь шла об отношении врач и больной, был глубоко убежден, что больным надо верить. И в качестве примера привёл проф. Е.К. Краснушкина. Он говорил, да, Краснушкин – человек, который никому не верил, и больным тоже, но, конечно, он эксперт удивительный, потому что его нельзя обмануть. Но Петр Михайлович всегда подчеркивал: больным надо верить. Вот, это было его особое отношение к душевнобольным людям.

Вообще, что касается личности Петра Михайловича, пожалуй, самое главное, что и в подлые времена он был абсолютно порядочный человек. И всё, что там ни происходило, он ко всему относился как интеллигент, настоящий русский интеллигент. Вот это всё, что там устроили, разные вакханалии в политике и в науке не отвлекали его от главного: вот есть больной, и он обязан ему помочь, и он это должен делать, а все мерзости лучше не вспоминать. Ведь что происходило в его жизни? Бывшего мужа дочери расстреливают как врага народа. Её ссылают на 10 лет в Магадан. Вынести это было очень непросто. Но ведь он не был озлобленным человеком.

Мировоззрение? В партиях Пётр Михайлович не состоял. О вере никогда не говорил: такое время было. Даже воцерковлённый проф. Д. Е. Мелехов, сын священника, вынужден был скрывать вероисповедание …. Поэтому я не знаю мировоззрения Петра Михайловича. Но я бы не удивился, если б узнал, что он – верующий человек. Один раз он мне сказал: «Слово Бог по-русски надо произносить мягко – Бо-о-гх-х». У проф. Зиновьева был очень тонкий филологический слух, и так вряд ли мог сказать атеист. К жизни он относился, наверное, философски…. Стоит отметить и отсутствие распространённых вредных привычек…

А.П. Зиновьев. Да. Пётр Михайлович не курил и не пил водки. Дома у него была собственная маленькая рюмка для торжественных случаев.

А.Г. Иногда у меня были с ним беседы и по поводу чисто политических дел. Вот, когда возник этот пресловутый Карибский кризис, мы с ним беседовали, и он говорит, что, конечно, это позор: не должен глава большого государства давать истерические реакции. То есть, для него всё, что тогда сделал Хрущёв – просто истерическая реакция, недопустимая, потому что это могло кончиться жуткой мировой катастрофой. Такова была его оценка.

Он редко высказывался на политические темы, прекрасно понимая время, в какое мы жили, и что за этим могло последовать. Но как-то мне сказал о том, что слушает зарубежное радио, в том числе английское. И сетовал, что, когда это английское радио, – а он не в таком совершенстве знает английский, как немецкий и французский, – то иногда ему трудно уловить, если они говорят на своем политическом английском. Так что, он был в курсе всего, что происходило в мире.

Очень интересно он мне сказал как-то, когда мы говорили о книгах, он сказал удивительную вещь. Вот, говорит, энциклопедия – конечно, это очень хорошо. И немецкая, многотомная, да. Но, говорит, я Вам должен сказать, что энциклопедия, вот, когда том приходит, читаешь, а дальше почти никогда не обращаешься к ней. А, вот, книги гораздо ценнее, полезнее, потому что к ним чаще обращаешься.

А однажды он мне с большой горечью сказал, что у него нет «Клиники психопатий» Ганнушкина. Мы тогда с ним заговорили об этом. Он мне сказал: «Первую часть, статику психопатий писал я, а вторую часть – Ганнушкин». Мне было это очень интересно, я ему говорю: «Пётр Михайлович! Вот, в первой части описаны больные психопатией. Вы, сейчас, таким больным, описанным как шизоидная психопатия, ставите диагноз шизофрении. А почему там это описано как «психопатия»?». Он ответил: «Значит, такое задание было от шефа». Ха! Вы, понимаете? Ну, вот, я думаю, что он рассказал всю правду.

В.О. Правдой будет сказать, как лет 25 назад я показал самому компетентному историку советской психиатрии, исследователю творчества П.Б. Ганнушкина и автору книги о нём Анатолию Геришу (моему другу и однокашнику, ныне покойному) фотографию неизвестного мне старого психиатра. И Анатолий Григорьевич сказал, это – проф. Пётр Михайлович Зиновьев, который в действительности написал «Клинику психопатий» Ганнушкина, по крайней мере, её большую часть, и который в самом начале 30-х гг. ввёл понятие «вяло текущей» формы шизофрении [ С начала 30- х годов диагноз «вяло текущей» формы шизофрении был распространен в московской психиатрии. Раздельное написание «вяло текущей шизофрении» применялось до 50-х годов. См. напр., сборник Трудов 1-й Московской психиатрической больницы (старейшая Преображенская больница на Матросской тишине). Выпуск первый. Под редакцией М.А. Джагарова, Н.С. Васильевой, С.Г. Жислина, Е.Н. Каменевой. Москва, 1938 год. (примеч. В. Остроглазова) ].

Однако и теперь есть ученые психиатры, которые выступают против публикации объективной информации, препятствуют её открытому обсуждению и просто вычеркивают эти строки. И немало сомневающихся.

А.Г. Гофман. Кто сомневается, пусть прочтёт «Статику» и «Динамику» психопатий и сравнит их содержание и стиль. В «Статике» – узнаваемый неповторимый стиль Петра Михайловича Зиновьева, совершенно несвойственный проф. П.Б. Ганнушкину. Да. Всё у него написано удивительным языком, и всегда все говорили, что так, как он писал, писал

редко кто. Он писал удивительно. И, вот, некоторые его обороты речи, они удивительны, они настолько нестандартными были для той массы публикаций, настолько, что сразу было видно, вот это – текст Петра Михайловича. Он мог бы быть и писателем.

- А.П. Зиновьев: У него жена была врач. И она тоже говорила, что Петр Михайлович своеобразно всегда писал, не так, как обычно пишут научную работу.

 – А.Г. Это сразу видно, оформление было другое. По-видимому, он придавал большое значение и тому, как была написана работа. Не только содержанию, но и как это было сделано. Уж очень изящный стиль. Что бы он ни написал – любую статью!

А.П. Зиновьев. У деда была превосходная библиотека, которую начали собирать еще в 19 веке. Там была почти вся классика, и отечественная и зарубежная, очень много было книг на иностранных языках. Дедушка в совершенстве владел французским, немецким, хорошо знал английский и испанский языки. Немецких философов и книги по психиатрии, которые Петру Михайловичу присылали из Германии, читал в оригинале. Вообще он был очень высокообразованным и разносторонне развитым человеком.

А по поводу «Клиники психопатий» Ганнушкина… у нас в архиве есть письмо вдовы Софьи Ганнушкиной от 17 марта 1937 года, в котором она пишет П.М. Зиновьеву: «Не сегодня, завтра, Вы получите от Вейнберга или Каганова из Медгиза предложение написать предисловие ко второму изданию «Клиники Психопатий» Петра Борисовича и просмотреть книжку, не подлежит что-нибудь изъятию... Тогда он (Вейнберг) спросил меня, не имею ли я возражений, если он обратится к Вам с предложением написать предисловие. Я ему ответила, что очень рада этому, так как Вы помогали П.Б. писать книгу, подготавливали ему материал, и справедливо, чтобы Вы что-нибудь заработали…

Что касается об изъятии чего бы то ни было, то я вообще не даю согласия на изменение текста… Очень прошу и Вас написать в таком же духе…». Вот так всё было в действительности.

А.Г. А однажды Пётр Михайлович сравнивал себя  – потому что был какой-то разговор о диагностике, о трактовке, и обсуждалось руководство, которое было написано одним из крупных советских психиатров – и он мне сказал: «А я не считаю себя менее компетентным как клиницист». Потому, что тот автор больше занимался патологической анатомией и морфологией, общетеоретическими вопросами.

В.О. Наверное, это учебник психиатрии академика М.О. Гуревича?

А.Г. Михаил Осипович Гуревич, ну, да! И в том вопросе, – я уж не помню точно, в каком, – проф. Зиновьев отстаивал свою позицию клинициста аргументированно. А тот учебник не очень хороший, прямо надо сказать.

Всегда я видел, как Пётр Михайлович удивительно держится. Он был невероятно деликатным человеком. Понимаете, немыслимо было представить, что этот человек, как это теперь говорят, может «локтями толкаться». Он невероятно скромный, деликатный.

Пётр Михайлович очень интересно рассказывал мне и о дореволюцинной жизни в больнице Кащенко, тогда Алексеевской на Канатчиковой Даче. Обычно, приезжали психиатры, делали обход. Потом собирались у главного врача и обсуждали московские новости. А к часу дня приходил служитель и объявлял: «Лошади поданы». И все направлялись домой. Он мне тогда и рассказал, что один из врачей не приходил, манкировал работой. Его вызвали в какое-то городское учреждение и говорят, в чем дело, почему на работу не ходите, манкируете своими обязанностями? А он отвечает: «А даль-то какая!». Но тогда, действительно, нужно было ехать далеко. Москва-то была вся в пределах Садового кольца.

Петр Михайлович мне рассказал о том, как он проходил конкурс, чтобы стать ординатором Алексеевской больницы: «Я выиграл конкурс, хотя у меня был серьёзный конкурент, только потому, что он был глуховат. И он, и я знали иностранные языки, и он, и я имели печатные работы, но он был глуховат. И комиссия решила.

Но, говорил, вот чем было привлекательно для всех психиатров звание ординатора Алексеевской больницы! Если Вы вывешивали у себя такую вывеску, когда вели частный прием, – а вели частный прием все, – то лучшего невозможно было придумать. Ординатор Алексеевской больницы – это гарантированная практика. Настолько ценилась квалификация людей, которые занимали должность ординатора Алексеевской больницы.

А теперь, о материальном положении психиатров Алексеевской больницы. Он сказал, теперь (это были советские годы) можно об этом со смехом говорить, что один доктор, – я не помню фамилию, которую Петр Михайлович мне назвал – говорил о том, как он хочет провести лето. И этот доктор сказал следующее: этим летом я хочу подняться по Нилу вверх, а потом совершить еще какой-то круиз.

В то советское время не то, что подняться по Нилу вверх, а в Болгарию нельзя было выехать без каких-то заседаний в райкоме партии! А это – рядовой врач! Но и он мог себе позволить такой отпуск. Ну, и Пётр Михайлович мне рассказал о том, что очень обеспеченными были и старшие медсестры, и санитары, и весь остальной персонал.

Я тогда еще подумал, Пётр Михайлович преувеличивает, и побеседовал с теми, кто работал в Алексеевской больнице еще при царе. И вот, оказалось, мне санитар один говорил, что он получал такую зарплату, что еще 5 рублей в деревню отправлял. А старшая сестра – она знала, что было: на двух старших сестер выделялась одна упряжка. И в любой момент они могли поехать на ней куда хотели. Обслуживающий персонал жил тут же, при больнице. И для того, чтобы уйти, отпроситься со двора больницы, нужно было разрешение старшей смотрительницы.

Обеспечены были все очень хорошо. Насколько я понял, Петр Михайлович придавал этому большое значение. Если 20 лет проработал, то в 40 лет – на пенсию. Считалось признанным, что это профессионально вредно – контакт и работа с душевнобольными. Все эти правила и медицинским управлением, и общественностью поддерживались. И он был глубоко убежден, что, действительно, это – вред и труд, причем, опасный труд – труд с нагрузкой на психику. И поэтому достойное вознаграждение таким и должно быть. Да, он считал, что организация психиатрического дела была очень хорошо продумана и очень хорошо поставлена.

Когда Пётр Михайлович мне сказал с грустью, что не может достать «Клинику психопатий» Ганнушкина, я бегал по всем букинистическим магазинам. Но, вот, нет, вы понимаете, её невозможно было достать. Потом, когда Петра Михайловича уже не было, переиздали эту книгу. «Избранные труды Ганнушкина», и там была «Клиника психопатий» (6). А вот при жизни Петра Михайловича я так и не смог достать эту книжку, и мне всегда было неловко, зная, что эта книга наполовину им написана, а у него нет своего экземпляра. Как это получилось? Наверное, кому-нибудь дал. Кому-нибудь дал, ведь он деликатный человек, и если кто-либо попросил почитать, то он бы не отказал – это совершенно ясно. Он – соавтор этой книги, которая так широко тогда цитировалась.

Ну, вообще, воспоминания о Петре Михайловиче Зиновьеве  – это очень светлые воспоминания. Это воспоминания о человеке, который своим обликом действительно воплощал то, каким должен быть психиатр.

Проф. Зиновьев очень своеобразно оценивал мировую психиатрическую литературу. Петр Михайлович считал, что серьезная психиатрия – это немецкая. А что касается французской психиатрии, высоко ценил её, но сравнивая их, говорил: «Есть опера и есть оперетта». Он, конечно, прекрасно знал ее содержание, знал, что Маньян написал и другие классики французской психиатрии, но для него настоящая психиатрия, фундаментальная – это немецкая психиатрия.

Я еще общался с ним и когда писал кандидатскую диссертацию об алкогольных параноидах (защищенную в 1961 г.- 9). Когда я это сделал, я ему показал. Пётр Михайлович посмотрел. Сделал всего несколько замечаний – я бы, теперь, этой диссертации очень много замечаний сделал – это, конечно, была его деликатность. Но то, что он сказал, было очень точно и очень верно подмечено. Он сказал: «Ну, да, написано простым языком. Я это очень ценю. Писать нужно психиатрические тексты так, чтобы было ясно, чтобы не возникало сомнений в том, понимает ли сам автор то, что он написал? (А ведь были и такие психиатры) Понятно – это хорошо. Но, вот, это, это и это,  – я Вас очень прошу, – Вы еще раз продумайте». Ну, всё это я сделал. И на кандидатской диссертации написал, с его разрешения: научный руководитель  – профессор Петр Михайлович Зиновьев.

Ну, вот – мои воспоминания. То, что я хотел вам рассказать о Петре Михайловиче.

А.П. Зиновьев. Александр Генрихович! А он никогда не рассказывал Вам о своем дореволюционном прошлом?

А.Г. Нет. Никогда.

А.П. Зиновьев: А Вы были на его панихиде в Кащенко?

А.Г. Нет! Никто не сказал! Вы понимаете, в моей жизни такое было несколько раз, когда, я не понимаю, как это прошло мимо меня… Я, скажем, очень был дружен с Р.А. Наджаровым. Проф. Наджаров умер – никто не сказал. Умер проф. Н.Г. Шумский, с которым мы долго общались, – никто не сказал! Я позвонил в Институт психиатрии, слушайте, проф. Шумский умер, Вы, что же, не сообщили? Отвечают, мы… не знали…. Я говорю, как вот это происходит, что умирают люди, с которыми знаком, и никто не сообщает, ну, что ж это такое? Даже проститься с человеком нельзя?

Просмотр старинных фотографий из архива проф. П.М. Зиновьева:

А.Г. Пётр Михайлович – Царский офицер! Вот, почему, о войне он не говорил никогда! Никогда об этом он не говорил. Ну, конечно. Таким я Петра Михайловича не видел, эти военные фотографии, если сделаете копии, я буду очень благодарен!

А.П. Обязательно. А вот его награды за военную службу в Императорской армии. Вся его колодка была. …Св. Владимира, Св. Станислава 3-ей степени, Св. Анны ... Но он никаких наград никогда не носил, как и свой Орден Ленина.

А.П. А Вы знаете, что он сказал самому младшему сыну Павлу – моему отцу? Его сын Алексей в 18 лет ушел на фронт сразу, в первые же дни Великой Отечественной Войны, и погиб скоро, в августе или начале сентября под Выборгом. (Самый первый сын, самый старший по рождению, умер в детском возрасте, в 1922-м году). Остался единственный, младший сын, третий,  – Павел, мой отец. И Петр Михайлович ему сказал так: я прошел всю Мировую, и ты пойдешь Родину защищать тоже. Хотя, уже до этого у него не осталось сыновей – последний остался, и всё. Как Вы говорите, в других отношениях он был мягкий, правильно, а тут? Принципиальный.

А.Г. Да, да. Это позиция. Я думаю, его абсолютно невозможно было склонить и в науке говорить не то, что он думал. Абсолютно…. Патографию Гоголя он мне давал читать – блестящая патография, но её публиковать не дозволили….

А.П. И еще, патографии Бестужева-Марлинского, Полевого, Глеба Успенского. Потом, после смерти моего папы мы стали разбирать архивы деда и там все это нашли.

А.Г: Петр Михайлович написал бесконечное количество статей в 1-е изд. Большой Медицинской Энциклопедии. Я тогда смотрел эту Энциклопедию и был поражен, как он работал – ведь такое огромное количество статей… Но его работы еще и очень содержательны. Вы знаете, там нет того, что сейчас  – информационного шума.

А.П. А это – не Н.К. Боголепов ли, он же был очень близкий друг Петра Михайловича? К нам часто приезжали всего два человека – академики – Н.К. Боголепов и П.С. Александров, крупный ученый математик [ Александров Павел Сергеевич (1896-1982) – математик, основатель научной школы по топологии, академик АН СССР (1953), Герой Соц. Труда (1959) . Труды по теории множеств, теории функций. Сталинская премия (1943) /прим. В. Остроглазова/. ]…. Дедушка очень часто про них пишет в дневниках, «поехал к Боголепову», «приехал Боголепов» и т.п.…

А.Г. Скорее всего, это – Н.К. Боголепов, великолепный невропатолог, но он занимался и психиатрией…. Боголепов писал такие книги, которые может писать только очень эрудированный человек, с огромными знаниями… [ Боголепов Николай Кириллович (1900-1980) – невропатолог, доктор мед. наук, академик АМН СССР, Герой соц. Труда, награжден 2-мя орденами Ленина, Главный невропатолог 4 Главного управления МЗ СССР. Сын священослужителя, русский, в партиях не состоял. Отличался безукоризненной воспитанностью и подчеркнутым уважением к людям. Не курил, не пил водки. Перед смертью просил отпевать его в церкви (Новодевичий монастырь).Совместная работа с проф. П.М. Зиновьевым в ЦИЭТИНе, в Невропсихиатрическом диспансере Киевского р-на Москвы (где Н.К. Боголепов был главным врачом до Великой Отечественной Войны), цикл публикаций результатов совместных исследований психических и психосоматических расстройств у больных энцефалитом (1939-1958 г.г.), а так же, очевидное сходство происхождения, воспитания, социально-личностных, духовных черт и призвания послужили основанием их дружбы на протяжении десятилетий /прим. В. Остроглазова/. ]**

А.П. Вот Наталья Петровна, старшая дочь Петра Михайловича, которая отсидела в Магадане 10 лет. После того как расстреляли мужа, поэта Ивана Приблудного, её на 10 лет сослали в Магадан. Петр Михайлович уехал тогда в Баку заведовать кафедрой психиатрии.

А.Г. Да. Как-то Петр Михайлович упоминал эту фамилию – Приблудный. Еще как-то он мне сказал о человеке, который проиграл или прокутил два состояния, и что-то это было связано с фамилией Приблудный… Но я могу и ошибиться…

А.П. Скорее всего, он. Бабушка мне рассказывала, что часто бывали у нас дома Есенин, Утесов и Приблудный … они любители были хорошо погулять, и бабушка их иногда выгоняла..., раз после этого они попали в милицию, и дед ходил, их оттуда вытаскивал…

А.Г. Вот откуда Приблудный, который два состояния прокутил…

А.П. А эта фотография: они на даче. Своей дачи у них не было, и они снимали на лето,

насколько я знаю.

А.Г. У Петра Михайловича могли остаться фотографии о периоде его работы в Баку, он там кафедрой заведовал … Что он мне об этом рассказал? Он мне рассказал следующее. Когда его пригласили на кафедру, он поставил условие, что он будет так же и главным врачом психиатрической больницы. Потому что обычно бывают всякие контры между главным врачом и кафедрой, и работать в таких условиях невозможно. И пошли на это условие! И он заведовал кафедрой, учил, читал лекции, и он же был там главным врачом.

А.П. И еще фото – группа ученых или врачей?

А.Г. Это в Корсаковской клинике, почти наверняка. Вот доктор, очень похожа на Груню Ефимовну Сухареву. Из этой клиники вышло огромное количество людей, которые потом занимали кафедры, работали, всё это делали, очень много профессоров. Видите, как мало психиатров-женщин тогда было, всего 3; в основном – мужчины. Теперь совершенно иначе. А вот эта фотография, вот таким я помню Петра Михайловича. Его улыбка такая, застенчивая.

И удивительно, все психиатры того поколения обладали удивительной способностью, моментально посмотрев на больного, сказать многое. И у Гиляровского были такие качества. Диагност он был удивительный. Я вам не рассказывал, как однажды

он шел в больнице Соловьева по нижнему женскому отделению, а на диване сидела больная? Он проходит и говорит заведующей отделением: вот, у меня через две недели

будет лекция по шизофрении, пожалуйста, вот эту больную приготовьте. Та говорит, Василий Алексеевич, я не знаю, может быть, это энцефалит? Он говорит, через две недели Вы это будете знать. А через две недели она была в ступоре. Вот, понимаете, он

увидел в позе кататонические проявления и знал, как это быстро всё происходит. Вот, и Пётр Михайлович мог посмотреть очень тонко и сказать. Это, вот, школа! Школа настоящей отечественной московской психиатрии. Да!

Пётр Михайлович мне говорил: «Это сейчас говорят: шизофрения. А до того, как она появилась, мы всех больных называли кататониками. Ну, да, такого термина не было. Поэтому, вот, сейчас говорят «шизофреник», а не «кататоник» …. А один раз Петр Михайлович сказал такую вещь. Он сравнивал двух психиатров, и сказал, что о них говорили при их жизни: одного называли «просто дурак», а другого – «торжественный дурак».

В.О.: Кажется, об этом говорил Пётр Михайлович в своих воспоминаниях о П.П. Кащенко и сравнительной характеристике Якобием его и Яковенко?

А.Г. А, вот, оказывается, кто эти психиатры?

А вот здесь я опознал только Корсакова.

АП А вот фотография, которая всегда стояла у деда за стеклом, за его рабочим столом?

А.Г. Нет. Не знаю, к великому сожалению. Надо смотреть это по медицинским энциклопедиям, может там что-то удастся. Конечно, это очень сложно. А ведь каждый из них был, наверное, известный психиатр. А вот, это – это В.А. Гиляровский, еще молодой. Я такого Гиляровского не видел, я видел его пожилого, странного, чудного человека.

А.П. А вот – тесть и теща Петра Михайловича, моя прабабушка. Она была из очень богатой аристократической семьи. У них были заводы, фабрики, имения.

А.Г. Он же у себя на дому принимал больных. Когда в Москве стали создавать институт районных психиатров, то все эти психиатры принимали у себя на дому. Принимал и Петр Михайлович. Как-то он мне это сказал, но он не распространялся. Что, вот, он на дому принимал. Принимал, потому что никакого другого помещения не было.

В начале моего поприща мне повезло, что я встретился с удивительно интеллигентным, благородным человеком, настоящим русским психиатром, воплотившим и передавшим нам высокие традиции гуманизма отечественной психиатрии.

8. Воспоминания проф. П.М. Зиновьева о проф. П.Б. Ганнушкине. Психиатрия и психофармакотерапия. 2011, №3, с. 4-7.

9. Гофман А.Г. Клиника и дифференциальная диагностика алкогольных параноидов. Автореф. канд. дисс. Научный руководитель проф. П.М. Зиновьев. М., 1961 г.