Обзор избранных публикаций Журнала Американской академии психиатрии и права, 2010, №2

Журнал открывается редакционной статьей, подготовленной судебными психиатрами из Канады Dominique Bourget, MD и Gary Chaimowitz, MD.: «Судебная психиатрия в Канаде. Путь к признанию профессии» (Forensic Psychiatry in Canada: A Journey on the Road to Specialty).

Канадские врачи стали выступать в судах по уголовным делам в качестве экспертов в области психиатрии с 1880-х гг. Как отмечают авторы, с созданием в 1969 г. профессиональной организации американских судебных психиатров - Американской академии психиатрии и права (ААПП), занимающиеся судебной психиатрией канадские психиатры получили возможность оформить членство в ней (некоторые избирались президентами AАПП). В 1989 г. была основана ассоциация канадских судебных психиатров - Канадская академия психиатрии и права, как отделения ААПП для Канады. В 1995 г. она получила самостоятельность. В 2009 г. судебная психиатрия стала третьей официально признанной в Канаде субспециальностью психиатрии (после детской и геронтопсихиатрии).

Обратим внимание, что и в США, и в Канаде разработка стандартов для программ специализации и усовершенствования по судебной психиатрии (как, впрочем, и по другим медицинским специальностям), а также и аккредитация таких программ находятся в руках медицинского сообщества, государство практически не вмешивается в этот процесс. С 2011г. чтобы стать судебным психиатром в Канаде начинающему врачу понадобится не менее 6 лет напряженной профессиональной учебы – стажировки (5 лет – резидентура по общей психиатрии, заканчивающаяся экзаменом и 1 год - чисто судебно-психиатрическая подготовка и также экзамен). Авторы не указывают нагрузку канадского резидента-психиатра, однако, учитывая схожесть американской и канадской программ и зная, что на третьем-четвертом году резидентуры будущий американский психиатр трудится 70 - 80 часов в неделю, можно получить представление об интенсивности работы его канадского коллеги. Сравним с тем, что имеем в России...

Авторы признают, что формальное выделение судебной психиатрии в качестве отдельной специальности встречено в Канаде не без критики. Высказываются опасения в отношении возможности «разлома», фрагментации психиатрии; в качестве примера приводится тот факт, что многие детские психиатры уже отказываются посещать конференции по общей психиатрии, не находя в них какой-либо пользы для себя. Критики утверждают также, что лишь небольшое число психиатров желает специализироваться в судебной психиатрии. Анализ информации, касающейся функционирования программ по судебной психиатрии в США, показывает, что большинству из них, как правило, не удается заполнить все имеющиеся у них места. Тем не менее, авторы смотрят в будущее с оптимизмом и оценивают перспективы развития канадской судебной психиатрии как «захватывающие».

Вторая редакционная статья называется: «Ветераны [военной службы] и система правосудия: следующий судебный рубеж» (Veterans and the Justice System: The Next Forensic Frontier). Автор – Debra A. Pinals, MD., директор программы судебного образования, права и психиатрии в медицинской школе Массачусетского университета.

Судебно-психиатрическая подготовка в США, как отмечает автор, обычно не включает в себя специальные темы, касающиеся ветеранов. Между тем в опубликованном Rand Corporation в 2008г. докладе отмечается, что начиная с октября 2001 г. в военных операциях в Афганистане и Ираке участвовали более 1, 6 млн. американских солдат. Многие из них страдают от «невидимых ран войны»  – ПТСР и травматического поражение головного мозга (часто сочетающихся), осложненных злоупотреблением алкоголем или наркотиками. Сформировавшаяся в период участия в боевых действиях «боевая ментальность» может препятствовать адаптации к гражданской жизни и приводить к арестам и лишению свободы.

В 2004 г. ветераны составляли примерно 10% заключенных в тюрьмах США. 90 тыс. освобождающихся ежегодно из американских тюрем – ветераны.

Обеспокоенность большим количеством американских ветеранов военной службы в местах лишения свободы приобрела общенациональное звучание и стимулировала поиск мер для решения проблемы. Одна из них - создание специализированных «судов для лечения ветеранов» (Veteran’s Treatment Courts) - по примеру существующих уже два десятка лет наркологических судов и чуть более десяти лет – психиатрических судов. Первый «ветеранский» суд появился в США в 2008г. Общая схема следующая: если психическое расстройство (чаще комбинация психического расстройства и зависимости от алкоголя или наркотиков) является фактором в совершении преступления (как правило, преступление не должно быть тяжким и связанным с применением насилия), суд предлагает ветерану выбор: признать себя виновным и, оставаясь на свободе, подвергнуться обязательному лечению (обычно в амбулаторных условиях по месту жительства) в рамках контролируемой судом лечебной программы, либо отбывать наказания в тюремных условиях. Предварительные результаты такой работы суда (на сайте: www. nadcp.org) выглядят оптимистично.

Первое, что можно сказать о помещенной в разделе «Специальные статьи» публикации Clarence Watson, JD, MD, Kenneth J. Weiss, MD, and Claire Pouncey, MD, PhD «Ложные признания, экспертное свидетельство и его допустимость в качестве доказательства в суде» (False Confession, Expert Testimony, and Admissibility) это то, что она большая.

Второе - ее вряд ли можно назвать образцом последовательности и ясности изложения. Возможно, впрочем, авторы следовали «правилу Перкинса». Доктор Перкинс  - преподаватель психиатрии в медицинской школе Университета Джорджа Вашингтона, сформулировал его ex tempore на моих глазах. Стажируясь под руководством Перкинса, я первое время слегка комплексовал по поводу «славянского» акцента в английском: казалось, некоторые пациенты (в особенности, чернокожие американцы) понимают меня недостаточно хорошо. Перкинс, сам афроамериканец, с которым я заговорил об этом, спросил: «Когда Вы говорите с ними, Вы себя понимаете?». Я ответил: «Вполне». «Так что же беспокоиться! – воскликнул он, - не понимают - их проблема».

Обратимся, однако, к тексту статьи. Многие подозреваемые, указывают авторы, по различным причинам дают ложные или не заслуживающие доверия признательные показания и позже оспаривают их допустимость в качестве доказательства в суде. В некоторых юрисдикциях обвиняемому разрешается предъявлять суду заключение эксперта – психиатра или психолога в отношении того, как психическое состояние обвиняемого может объяснить появление ложных признаний.

По мнению авторов, подобного рода экспертное заключение должно основываться на (1) знании научной литературы из области социальных наук относительно того, как следователь и подозреваемый взаимодействуют друг с другом в процессе допроса, и как воля и мотивация подозреваемого направляются в нужное следствию русло, а также на (2) клинических данных, результатах психометрических тестов, медицинской документации, характеристиках. Как полагают авторы, внимательный анализ всей этой информации позволит эксперту «с достаточной научной определенностью» сообщить суду, как и почему в данном конкретном случае подозреваемый поступал вопреки своим собственным интересам. При этом «от эксперта не ожидается, что он будет высказывать мнение относительно истинности или ложности признательных показаний, но лишь имеются ли научные доказательства, поддерживающие утверждение обвиняемого о ложности его показаний». Например, эксперт может свидетельствовать, что «имеющиеся научные данные из области социальной психологии показывают, что в ситуации стресса человек может проявлять реакции адаптации, которые причиняют ему вред, и что обвиняемый с пограничным расстройством личности, находясь в состоянии тревоги, сформировал нереалистическое представление, что ложное признание вины приведет к отмене содержания под стражей».

По мнению авторов, вопрос о полезности эксперта для суда сводится к двум пунктам: (1) если показания эксперта помогают присяжным в оценке достоверности признаний, они допустимы в качестве доказательства; (2) если ничего не добавляет к имеющимся у присяжных «общим знаниям», они избыточны и потому недопустимы в качестве доказательства. Что касается «общих знаний», авторы ссылаются на недавнее исследование 502 потенциальных присяжных в 38 штатах, показавшее, что многие из присяжных не знают основных прав подозреваемых и обвиняемых, не знают, способен ли следователь распознавать ложь лучше, чем обычный средний человек, недооценивают количество подозреваемых, дающих признательные показания и считают, что помощь эксперта была бы им полезна.

Авторы обращают внимание, что хотя исследования индивидуальной восприимчивости и податливости психологическому давлению в группах несовершеннолетних и лиц с задержкой умственного развития показали, что определенные психические характеристики и качества личности могут способствовать даче ложных признаний, эти исследования не смогли доказать ни наличия причинной связи этих качеств с ложными признаниями, ни того, что несовершеннолетние и лица с задержкой психического развития не способны давать надежные показания.

Авторы допускают, что при определенных обстоятельствах подозреваемый с активным психозом, неспособный провести границу между реальностью и бредом, может добровольно предоставить ненадежную информацию. Однако, утверждают они, нет научных исследований, которые бы установили причинную связь между психозом и ложными признаниями. Отсутствие такой связи, как указывают авторы, имеет место и при других психических расстройствах.

В чем же тогда ценность психиатрического или психологического заключения в подобных случаях? Во-первых, утверждают авторы, эксперт может снабдить присяжных и суд знаниями относительно причин ложных признаний и рассеять широко распространенное представление, что люди, если они не больны психически или не подвергаются пыткам, не станут ложно обвинять самих себя. Второе, эксперт может свидетельствовать о наличии или отсутствии психического расстройства и о психическом состоянии подозреваемого в период дачи признательных показаний. Хотя проведенные научные исследования не смогли доказать наличие причинной связи между определенным психиатрическим диагнозом и ложным признанием, эксперт может предоставить информацию присяжным об особенностях имеющегося у подозреваемого психического расстройства и помочь присяжным установить, является ли данное психическое расстройство причиной заявления обвиняемого о даче им ложных признаний или согласуется ли оно с ними.

Таким образом, позиция авторов заключается, в сущности, в следующем: поскольку эмпирические доказательства связи психиатрического диагноза и ложных признаний отсутствуют, вопрос установления причинности, а также соответствия выявленных экспертом психических или психологических нарушений заявлению обвиняемого о ложных признаниях должен быть оставлен на усмотрение присяжных.

Следующая статья, на которой хочу остановиться, называется «Влияние программы специализации по судебной психиатрии на результаты экзамена для психиатров, проходящих резидентуру по общей психиатрии» (The Effect of a Forensic Psychiatry Fellowship Program on General Psychiatry Residents’ In-training Examination Outcomes). Авторы: Stacy M. McBain, MD, Jeremy A. Hilton, MD, Carol. R. Thrush, EdD, D. Keith Williams, PhD, и J. Benjamin Guise, MD. Первый из авторов – начинающий психиатр, проходящая годичную первичную специализацию по судебной психиатрии в рамках программы по судебной психиатрии университета штата Арканзас, последний – директор этой программы, остальные  – преподаватели психиатрии и биостатистики того же университета.

Как отмечают авторы, Совет по аккредитации программ последипломного профессионального образования врачей начал аккредитацию программ подготовки американских судебных психиатров в 1996г. К настоящему времени аккредитовано около 40 таких программ. От себя добавлю, что в США государство, хотя и финансирует большинство программ специализации и усовершенствования врачей через систему Medicare, напрямую не занимается контролем их качества. Так, упомянутый Совет по аккредитации является частной некоммерческой организацией, образованной в 1981г. Американской медицинской ассоциацией, Американским советом по медицинским специальностям, Ассоциацией американских госпиталей, Ассоциацией американских медицинских колледжей, Советом обществ по медицинским специальностям. В 2008-2009 академическом году количество аккредитованных Советом программ резидентуры по 130 специальностям и субспециальностям приближалось к 9 тысячам (www. acgme.org). Замечу также, что лет 40 назад будущие американские психиатры получали первичную общепсихиатрическую подготовку так же, как это происходит сейчас в России – в годичной интернатуре. Одного года обучения считалось достаточно. По мере развития общества повышались требования к качеству врачебных знаний и навыков: первичная профессиональная подготовка врача становилась все продолжительнее и насыщеннее, сменила название, превратилась в резидентуру, и на сегодняшний день длится от 4 лет (для общих психиатров) до 6 -10 лет (для кардиохирургов).

Одним из условий аккредитации программы субспециальности является необходимость показать, каким образом она намерена взаимодействовать с программой базовой специальности (например, обучение судебной психиатрии с обучением общей психиатрии) и в частности, достаточно ли клинического материала и преподавателей для поддержки обеих программ.

Как отмечают авторы, до того, как в университете штата Арканзас начала функционировать программа по судебной психиатрии (с 2005г., выпускает 2-х судебных психиатров в год), в общепсихиатрической резидентуре рассматривалось очень ограниченное количество вопросов судебной психиатрии. Например, резиденту первого года обучения предлагались лекции по оценке риска насильственных действий и технике дачи экспертных показаний в суде, резиденту второго года – по праву на психиатрическое лечение и на отказ от лечения, третьего - по субстандартному лечению и профессиональной небрежности, дее/недееспособности и конфиденциальности. Всего: 4-7 часов за четыре года резидентуры.

После введения программы количество часов возросло до 12, появились дополнительные занятия по введению в судебную психиатрию, основам права, способности предстать перед судом, не/вменяемости, симулятивному поведению, анализу отдельных экспертных случаев. Интересующиеся судебной психиатрией психиатры-резиденты четвертого года обучения получили возможность посещать лекции для судебных психиатров, проводить под наблюдением преподавателей по судебной психиатрии обследование испытуемых для решения вопросов, касающихся вменяемости и способности предстать перед судом.

Авторы сравнили результаты экзамена для резидентов-психиатров за 2 года непосредственно предшествовавших запуску судебно-психиатрической программы (2004-2005) и последующие 2 года (2006-2007).

Полученные ими данные свидетельствуют о некотором улучшении (с пограничной статистической достоверностью) результатов по теме «детская психиатрия» и статистически достоверном значительном улучшении результатов, как по общей оценке психиатрических знаний, так и по таким темам, как «соматические методы лечения», «алкоголизм и злоупотребление контролируемыми субстанциями», и, в особенности, по судебной психиатрии.

Авторы с осторожностью отмечают, что дизайн исследования ограничивался сравнением экзаменационных результатов и не включал в себя специальное исследование вопроса, является ли связь между улучшением экзаменационных оценок общепсихиатрического экзамена и введением программы по судебной психиатрии причинной. Они также обращают внимание, что исследование ограничивалось рамками одного университета и данными за относительно короткий период времени.

«Ритуал и «подпись» в серийном сексуальном убийстве» (Ritual and Signature in Serial Sexual Homicide) – статья под таким названием помещена в разделе «Регулярные статьи». Авторы – Louis B. Schleisinger, PhD, Martin Kassen, MA, V. Blair Mesa, MA, и Anthony J. Pinizzotto, PhD. Первый из них – профессор судебной психологии в городском университете Нью-Йорка, второй и третий – аспиранты программы судебной психологии того же университета, последний – старший научный сотрудник отдела поведенческих наук ФБР, Квинтико, штат Вирджиния.

Авторы обращают внимание на «поразительный контраст» между «невероятным интересом» публики к фильмам, газетным статьям, телепрограммам о серийных сексуальных убийствах и скудностью научных исследований по теме. Кrafft-Ebing сообщал о сексуальных убийцах, которые убивая жертву, заполняли ее рот грязью, вытаскивали из волос шпильки, и часто забирали с собой какую-нибудь принадлежащую ей вещь или безделушку, как правило, не имеющую материальной ценности. Подобные (обычно повторяющиеся) действия, которые представляются не имеющими значения с точки зрения «успешности» завершения преступления, описывались позже и другими авторами.

Отделом поведенческих наук ФБР идентифицированы два основных компонента поведения серийных сексуальных убийц на месте преступления: modus operandi (сознательно используемая преступником техника совершения преступления) и повторяющееся поведение, не являющееся необходимым для «успешного» завершения преступления. Было также показано, что поведение сексуальных преступников очень часто вырастает из их девиантных сексуальных фантазий, в которых убийство и определенные «ритуальные» действия являются элементами, необходимыми для достижения состояния сексуального возбуждения (более чем в 80% случаев содержание мастурбаторных фантазий серийных сексуальных убийц имело прямое отношение к характеру совершенных ими преступлений и поведению на месте преступления). Поскольку повторяющиеся и напоминающие ритуал действия проистекают из фантазий преступника, фантазий сугубо индивидуальных, специфичных, предполагалось, что направляемые фантазиями ритуалы являются такими же уникальными и специфичными, как, к примеру, подпись человека, и могут рассматриваться в качестве своеобразной «визитной карточки». В то же время, как указывает ряд авторов, «визитная карточка» может обнаруживаться не в каждом из серии преступлений (например, из-за отсутствия у преступника достаточного времени, различных внешних обстоятельств, мешающих выполнению ритуалистических действий).

Собственное исследование авторов показало, что из 38 серийных сексуальных убийц 37 (97,4%) демонстрировали ритуалистическое поведение в отношении, по крайней мере, двух жертв в серии. Из этих 37 преступников 33 (89,2%) совершали ритуалистические действия в отношении всех своих жертв. Авторы разделили ритуалистические действия на «обычные» и «необычные». К обычным они отнесли 14 разновидностей (например, связывание, нанесение гораздо большего числа ран, чем необходимо для наступления смерти жертвы и др.), к «необычным» (13 разновидностей) – например, принуждение еще живых жертв поедать уже убитых, принуждение жертвы к совершению полового акта с собакой преступника и др. Как указывают авторы,70,3% лиц в их исследовании совершали как минимум, одно из «обычных» ритуалистических действий и одно из «необычных».

Авторы также анализируют вопросы, касающиеся тем ритуалов, эволюции ритуалистического поведения во времени, взаимоотношения ритуала и «подписи», «экспериментирования» преступника на месте преступления и ряд других. Не стану на них останавливаться, отмечу лишь, что коллеги, занимающиеся темой профессионально, не зря потратят время, прочитав соответствующие разделы рассматриваемой статьи.

В завершении обзора – «Псевдокоммандос» - убийца: Часть 2. Язык мести» (The “Pseudocommando” Mass Murderer: Part II, The Language of Revenge). Автор –James L. Knoll, IV, MD – директор программы судебной психиатрии в SUNY Upstate Medical University, Сиракузы, штат Нью-Йорк. Статья является продолжением опубликованной в предыдущем номере Журнала.

В статье автор главным образом анализирует обращения, записанные двумя лицами перед совершением ими массового убийства типа «псевдокоммандос» (подробнее о «псевдокоммандос» - убийстве см. НПЖ, 2010, 2, с.79). Он начинает с предположения, что преступник не стал бы утруждать себя подготовкой, видеозаписью и доставкой своего обращения в программу теленовостей, если бы оно не имело для него большого значения и если бы он не считал, что это обращение несет важную информацию для других.

Как полагает автор, внимательный судебно-психолингвистический анализ обращения может позволить выявить личностные характеристики преступника, его когнитивный стиль, наличие у него психических расстройств, получить представление об уровне его образования, религиозной ориентации и принадлежности к определенной культуре. Автор, в частности, ссылается на ряд исследований, указывающих на наличие связи между частотой употребления в тексте местоимений, метафор, метонимий и уровнем дистресса, характером мотивации, этническими особенностями и рядом других параметров. Он также обращает внимание на публикацию Back et al. (2008), в которой показано, что email адрес человека может нести определенную информацию о структуре его личности.

Вместе с тем, автор предупреждает, что предлагаемые им объяснения не являются экспертным заключением, но лишь рабочей гипотезой, т.к. изначально ограничены невозможностью обследования испытуемого, недоступностью коллатеральной информации и рядом других обстоятельств. Ссылаясь на параграф 7.3 Принципов медицинской этики АПА с комментариями, специально применимыми к психиатрии (психиатр может поделиться с публикой своими знаниями психиатрических вопросов, однако, его формулировки должны носить общий характер), автор отмечает, что в его намерения не входит обнародование своего профессионального мнения о специфических диагнозах в данных двух случаях, но лишь высказывание общих гипотез о мотивах и психопатологии.

Несколько примеров авторского анализа видео-обращения Seung-Hui Cho, студента Вирджинского технического университета, который в 2007г. убил 33 и ранил 24 человека в университетском кампусе, после чего застрелился. Пакет, посланный Cho в американскую телекомпанию NBC, содержал записанное на CD обращение из 1800 слов и 43 фотографии (Cho в военной куртке с двумя пистолетами и большим охотничьим ножом, в угрожающих позах, наводит пистолеты на видеокамеру, приставляет пистолет к своему виску и нож к своей шее).

Автор начинает анализ «манифеста» Cho с фразы: «У вас были сотни миллиардов возможностей и способов избежать сегодняшнего». Фраза эта, по мнению автора, предполагает, что до дня стрельбы Сho смотрел на себя, как на человека, ведущего список примеров дурного обращения с ним и упущенных окружающими возможностей избежать трагедии. Выраженный элемент экстернализации вины, замечает автор, самоочевиден и имеет продолжение в следующем предложении: «Но вы решили пролить мою кровь. Вы загнали меня в угол. Решение было ваше. Сейчас на ваших руках кровь, которая никогда не будет смыта». Cho, обращает внимание автор, не просто «назначает» жертвам определенную меру вины, но всю вину, целиком и без остатка. Изображает себя не только полностью свободным от какой-либо вины, но великодушным, дававшим своим жертвам «бесчисленные» возможности избежать трагедии. Патологичность его «я-концепции» находит выражение в том, что для него недостаточно представить себя невиновным. Его «эго» настолько «расшатано», что требует большего - стать «героической» жертвой во имя «спасения» слабых, стать не просто «хорошим», но богоподобным: «Из-за вас я умираю как Иисус Христос, чтобы вдохновить поколения слабых и беззащитных людей... Если не для себя, для моих детей и моих братьев и сестер, которых вы (ругательство). Я делал это для них». Как замечает автор, выражение «моих детей» представляет интерес в том смысле, что у Cho, насколько известно, не было детей (также как не было и доказательств наличия у него бредовых расстройств). Это заявление может свидетельствовать, что он еще дальше и еще претенциозней продвигает метафору Христа и зловеще признает свое желание «вдохновить» других (автор ссылается на недавнее исследование Mullеn, показавшее, что те из «псевдокоммандос», кого удавалось захватить живыми, ссылались на предшествующие, оставившие по себе дурную славу, примеры массовых убийств). В противоположность его фантазиям о себе как добром герое, «другие» изображаются им гнусными садистами: «Вы варварски разрушили мое сердце, изнасиловали мою душу, подвергали пыткам мою совесть. Вы думали, что уничтожали жизнь одного жалкого парня». Как пишет автор, метафоры, используемые здесь, чрезвычайно мощны и изображают «других» разрушителями наиболее интимных сторон его внутреннего «я», что свидетельствует о выраженности его персекуторных переживаний. «Жалкий парень» - по мнению автора, свидетельство низкой самооценки Cho (можно возразить автору, что в данном контексте фраза может выражать не самооценку Cho, a, скорее, его восприятие оценки его «другими», оценки, с которой он вряд ли согласен). По мнению автора, для Cho не было необходимости включать в текст это ключевое выражение, однако он сделал это. И это единственное место в его манифесте, где он, с точки зрения автора, возможно невольно, открывает другим свою собственную хрупкость и страх в отношении собственной малоценности.

Подобным же образом автор исследует обращение другого «псевдокоммандос» -убийцы – Jiverly Wong - 41 летнего вьетнамского иммигранта (этнического китайца), приехавшего в Америку в 1990г. , а в апреле 2009г. убившего в г. Бингхэмптон, штат Нью-Йорк 13 человек и покончившего с собой. В отличие от первого случая, здесь речь идет о психически больном человеке с активными бредовыми идеями преследования, отмечавшимися со времени переезда в Америку.

Заканчивая анализ этих двух случаев массового «псевдокоммандос» - убийства, автор замечает: «Неприятная правда состоит в том, что такие события чрезвычайно трудно предотвратить», однако иногда ретроспективный анализ может обнаружить «окно возможностей», дававшее шанс остановить ведущее к трагедии развитие событий.

Одна возможность предотвращения трагедии, по мнению автора, может находиться в руках третьих лиц: члены семьи, друзья, знакомые, работодатели, коллеги могут быть свидетелями высказываемых угроз, беспокоящего поведения, могут знать, или догадываться о намерении совершить преступление, и могут информировать власти.

Другая  – средства массовой информации. На СМИ, пишет автор, лежит обязанность сообщать о подобных преступлениях таким образом, чтобы преступнику не удалось достичь своей цели - добиться сенсационной дурной славы, способной влиять на других. СМИ не должны героизировать преступника, не должны описывать методы его действий или количество жертв. Им, как полагает автор, следует перенести внимание с преступника на жертв, на усилия общества по оказанию помощи пострадавшим.

Следующая возможность – законодательство. Более высокий риск совершения массовых убийств существует в странах с менее строгими законами относительно контроля оружия. Как отмечает автор, в Австралии после широко освещавшегося в прессе массового убийства на Тасмании в 1996 г. были быстро внесены изменения в закон об оружии и введен запрет на владение гражданскими лицами полуавтоматическим, помповым оружием и винтовками. И если в течение 18 лет до запрета было зафиксировано 13 случаев применения огнестрельного оружия с массовыми жертвами, в течение 10,5 лет после запрета – ни одного.

Наконец, внимание к культуральным проблемам. Испытываемый иммигрантами стресс, связанный с адаптацией к новой культуре, у ранимых личностей может протекать особенно тяжело, сопровождаться чувством отверженности, ощущением социальной изоляции. Ответом может стать враждебность и агрессия. В некоторых случаях превентивной мерой может оказаться облегчение иммигрантам доступа к психиатрической помощи, оказываемой профессионалами, имеющими подготовку в области транскультуральной психиатрии.

В.В.Мотов (Тамбов)