Уничтожение психически больных в нацистской Германии в 1939-1945 гг.[1]

Микаэль Кранах (Кауфбойрен, ФРГ)

В период с 1939 по 1945 гг. в нацистской Германии было уничтожено 180 тысяч психиатрических пациентов. Сначала мы коротко поясним, почему мы обращаемся к этому вопросу сегодня, а затем представим подробности так называемой программы эвтаназии: умерщвление пациентов с помощью газа в специальных больницах в 1939-1945 гг. – первая фаза программы и продолжение убийств в психиатрических больницах вплоть до 1945 г. Во время этой второй фазы пациентов умерщвляли с помощью смертельных инъекций и путем введения голодной диеты. Судьба еврейских пациентов и недобровольных рабочих также будут упомянуты как эксперименты на людях. В заключении будут представлены соображения для ответа на вопрос: почему это случилось? Отказ от персональной ответственности в авторитарных системах ведет к потере индивидуальной совести и души.

Введение

Меня просили рассказать о судьбе психиатрических пациентов в нацистской Германии в период между 1939 и 1945 годами. Я не могу рассказывать об этом мрачном периоде в истории психиатрии без того, чтобы не задать и не прояснить два вопроса:

Как мы можем говорить об этих событиях?

И почему я говорю об этом?

Несколько лет назад во всех серьезных немецких изданиях началась интеллектуальная дискуссия под названием «прения историков». Некоторые историки утверждали, что сейчас, полвека спустя, этот период стал историей, и его должны анализировать историки с помощью своей профессиональной объективной и научной методологии. С тех пор этот аргумент повторялся снова и снова, последнее время немного в ином аспекте. Другие громко и открыто критиковали эту позицию. Мы не можем приблизиться к этим проблемам с отдаленной и объективной точки зрения, вместо этого они все еще существуют, являются нерешенными, постоянно выходящими на поверхность с новыми ранее неизвестными проблемами, такими как судьба недобровольных рабочих, счетов в швейцарских банках, экспериментов на людях и фармацевтической промышленности, - назовем лишь немногие из них.

Мы помним разделение Ясперса между «объяснением» и «пониманием» ("Verstehen und Erklaren"). Мы, немцы, не пытаемся научно объяснить эти события, но пытаемся понять, - это процесс, включающий не только ум, но и сердце. Процесс понимания начинается с изучения фактов и, как это бывает при тяжелой утрате, переживания чувства вины, стыда, агрессии, потери и печали. Я уверен, что это единственно возможный путь, который мы должны пройти.

Поэтому теперь я хочу «взглянуть на факты вместе с вами», но не в роли историка, а c точки зрения мыслящего человека, понимающего, что все наши исследования, публикации и даже настоящая встреча являются частью все еще продолжающегося процесса совладания, горевания, поминания жертв, частью процесса примирения.

Этот процесс примирения начался давно. Когда несколько лет назад после 1945 года Германия унаследовала от стран объединенной коалиции администрацию этих стран, этот аспект нацистского террора вскоре был забыт. Попытки некоторых, например, Александра Митшeрлиха (1960) привлечь к этому общественное внимание, были заблокированы. Несколько психиатров было осуждено, но в целом не было никакого прорыва и обновления, вместо этого – преемственность, вытеснение и опровержение.

Лишь в конце 70-х, начале 80-х годов прошлого века молодые психиатры, затронутые «Zeitgeist" 1968 г., покинули университет и заняли ведущие позиции в старых переполненных и ветхих психиатрических больницах, чтобы начать новую общественно ориентированную психиатрию. Когда я стал директором психиатрической больницы в Кауфбойрене в 1980 г., я вскоре осознал, что реформы, которые я собирался проводить, не могут начаться без того, чтобы пролить свет на это ужасное прошлое. Я осознал, что в тех комнатах, в которых мы работали, убивали пациентов, что кое-кто из персонала и пациентов участвовали в этих событиях, что это прошлое, долго замалчиваемое и неразрешенное, лежит как невидимый туман на всем учреждении, парализуя необходимые реформы. Стало очевидным, что для реформаторской деятельности необходимо пролить свет на этот темный период. Вместе с группой сотрудников я начал исследовать архивы больницы, интервьюировал свидетелей, проводил поиски в литературных источниках и официальных архивах. Таким образом, мы сначала изучили конкретное прошлое больницы, а потом в более обширных исследованиях – историю всех баварских больниц и предпосылки этих событий. В то же время была накоплена обширная литература, проведены исследования, и во многих больницах были найдены мемориалы в память о погибших.

После этого длинного, но необходимого вступления, позвольте мне начать рассказ, о котором вы меня просили. Я разделю его на две части: сначала факты, а затем размышления о том, почему это могло произойти. Время не позволяет мне затрагивать многофакторные источники и первопричины этих событий, говорить о движении евгеники и его немецкой версии, о «расовой гигиене» и их связи с национал-социализмом, о принудительной стерелизации примерно 400.000 человек после 1933 года и о тому подобных вещах. Это будет отдельная беседа. Я постараюсь изложить факты в хронологическом порядке, цитируя источники, отчеты врачей-убийц и свидетелей.

Факты

В сентябре 1939 года Гитлер собственноручно подписал следующий документ («Указ об эвтаназии»): «Настоящим указом рейхслейтеру Боухлеру и д-р мед. наук Бранду приказывается расширить власть некоторых терапевтов, чьи имена должны быть уточнены, учитывая их содействие смерти неизлечимо больных пациентов после исчерпывающего обследования их состояния».

Администрация («Рабочая община Рейха по лечению и уходу за пациентами») была создана для того, чтобы претворить в жизнь декрет Гитлера. Эта администрация располагалась в Берлине, Tiergartenstrasse 4, по этой причине это задание называлось Aktion T 4. Все директора психиатрических больниц были собраны в Берлине и их проинформировали о содержании и практических действиях по осуществлению этого задания. Им приказали представить на рассмотрение формы по всем пациентам и объявить тех, кто:

1. имеет специфические психические расстройства и не может работать или может только выполнять чисто механические задания;
2. непрерывно находился, по меньшей мере, пять лет в психиатрической больнице;
3. содержался под стражей как криминальный душевнобольной;
4. не имеет немецкого гражданства, не принадлежит к германской или схожей расе, уточняя расу и гражданство.

Эти формы были представлены на рассмотрение 54 избранным психиатрам, элите немецкой психиатрии, университетской профессуре и директорам больниц. На основании данных форм они должны были решить, попадет ли данный пациент в группу для ликвидации, путем заполнения на бланке формы «да», «нет» или «под вопросом». Национальный комитет включил отобранных пациентов в списки, которые были разосланы по больницам с поручением в назначенный день подготовить перечисленных пациентов к перевозке. Специально организованная национальная медицинская транспортная организация доставляла пациентов в шесть специально оборудованных институтов эвтаназии. Эти психиатрические заведения были очищены от прежних стационарных больных и оборудованы установками газовых камер и кремационными печами. По прибытии пациентов сразу раздевали и показывали терапевту. Перед собой он имел медицинские записи и копию формы, именно он должен был принять окончательное решение на основании имеющихся документов и личного впечатления. Пациентов, которым была назначена эвтаназия, фотографировали и затем под конвоем отводили в газовую камеру. В этой комнате, обманчиво оборудованной фальшивыми душами, находились трубы, которые обеспечивали поступление отравляющего газа. После того как все пациенты были собраны в комнате, врач включал газ на 10-15 минут и наблюдал за эффектом через окошко до тех пор, пока пациенты не казались мертвыми. Примерно через час тела доставали и сжигали в кремационных печах.

В августе 1941 года эта процедура, которая, разумеется, не могла долго оставаться скрытой от общественности, была временно прекращена. Многочисленные протесты церкви, а также внутри партии – например, министра юстиции и Гимлера – привели к ее приостановке. Во время этого первого этапа умерло 73,000 пациентов. В учреждении Хадамар устроили праздник по случаю 10 000-й кремации.

Как подобный транспорт действовал в частных больницах? Что касается больницы в Кауфбойрене, медсестра N, член религиозного ордера, писала в 1948 году: «До августа 1940 года пациентов уважали. О них хорошо заботились, и директор старался, как мог, пытаясь улучшить их психическое и физическое состояние. Но вдруг все изменилось. В августе 1940 года, когда я вернулась после каникул, одиннадцать пациентов из моей палаты F3b, в которой в основном находились спокойные пациенты, уехало. Никто тогда не знал, куда их забрали. Мы верили, что их перевели в больницу, в которой о них будут хорошо заботиться. Но когда 8 ноября 1940 года исчезли женщины из второй перевозки, и когда позже их одежда и нижнее белье вернулись в немыслимом виде – как будто одежда и белье были сорваны с пациентов – мы стали подозревать. Третья перевозка женщин произошла 9 декабря 1940 года. Для нас как медсестер было особенно трудно отправить этих пациентов, о которых мы заботились много лет, как будто скот, – на практически верную смерть. Персонал автобусов из Берлина был очень грубый и с вселяющим ужас характером, частично женщины, частично мужчины. Они грубо хватали пациентов и привязывали их в машинах, иногда даже цепями. У меня было впечатление, что это переодетые эсесовцы. Машины скорой помощи подъезжали не к главному входу, а приезжали до рассвета, собирали пациентов во внутреннем дворе так называемого загородного дома и оставляли больницу до рассвета. Пациенты постепенно понимали, что происходило, ужасно пугались, все время рыдали и кричали. Отбор пациентов происходил в соответствии со списком, который имелся в офисе инспектора. Многие пациенты предчувтствовали свою судьбу заранее. Одна пациентка, которую перевели из палаты F3b в так называемый загородный дом, откуда отправлялись перевозки, говорила «Теперь я знаю, что впереди меня». Перед тем, как ее увезли, она попросила о прощальных блинах и сходила исповедаться. Во время исповеди она горько плакала. Через некоторое время после ее депортации ее сестру известили о том, что пациентка умерла в результате дизентерии.

Беспокойство среди персонала возрастало; медсестры старались убедить родственников забрать пациентов домой, что и происходило в некоторых случаях. Многие родственники получали следующее письмо: «Настоящим уведомляем Вас, что Ваш сын, в связи с экономически необходимыми мерами для освобождения помещений от пациентов был переведен в другое не известное нам учреждение. Разумеется, перевод пациента был назначен в соответствии с указаниями Секретариата Национальной Обороны. Больница не имеет никакого влияния на решение о переводе или не переводе своих пациентов. О состоянии Вашего сына Вам сообщит принявшее его учреждение в соответствующее время». Многие родственники были глубоко взволнованы, подозревая истинную причину перевода, и писали директору, как например, эта мама: «Я получала Ваше письмо сегодня, как раз тогда, когда я собиралась сесть на дневной поезд и приехать в больницу навестить мое дитя. Подобное письмо напугало меня и фактически парализовало, это ужасная вещь для матери. Если бы я знала, что мою дочь опять выпихнут в какое-то другое место, я бы настояла на том, чтобы забрать своего ребенка домой. Я бы не возражала против работы. Вы сказали мне, что Вы не знаете, куда забрали моего ребенка. Однако Вы, безусловно, не дали бы ребенку покинуть Вашу больницу, не зная, куда его перевозят, поэтому я решительно хочу знать, куда она уехала. Я думала, что в больнице о ней позаботятся лучше всего. Поначалу, когда мой ребенок был в первый раз принят, я очень беспокоилась, так как многие люди забивали мне голову ужасными рассказами. Но после того, как я много раз посетила мое дорогое дитя Элизабет, я подумала, что все мои страхи напрасны, что это не то, о чем говорили люди. До настоящего времени я верила, что с Вами моя дочь в надежных руках. Я хочу вернуть мою дочь назад в Вашу больницу; я возьму на себя ответственность за это и тогда я смогу снова навестить ее. Я не могу сообщить об этом моим родственникам, они все будут слишком критиковать меня как мать, которая не знает, где находится ее дочь. Как я уже отмечала, я не могу поверить в то, что Вы бы отдали ребенка, не спросив прежде родителей. Если что-либо произойдет с девочкой, мы, несомненно, должны иметь возможность ее похоронить; я всегда очень боюсь, потому что девочка такая слабая». Ее письмо осталось без ответа.

Эти перевозки были приостановлены в августе 1941 года, и первый этап всеобщей программы эвтаназии был закончен. Ее заменили другим планом действий, который был разработан в психиатрических больницах. После 1945 года директор психиатрической больницы в Баварии заявил следующее: «в ноябре 1942 года все директора клиник в Баварии были созваны на встречу в Министерство внутренних дел в департамент здравоохранения в Мюнхене. Собрание тут же было объявлено государственной тайной... Затем председатель объявил, что в психиатрических больницах умирает слишком мало пациентов, и что нет необходимости лечить большинство болезней, которые случаются. После этого директор психиатрической больницы Кауфбойрена коротко рассказал о своей собственной практике: в начале он был настроен против эвтаназии, но потом ему сообщили об официальной программе, и сейчас он сожалеет об отмене эвтаназии. Теперь в своей клинике он сажает пациентов, которых раньше отобрали бы для эвтаназии, на абсолютно безжировую диету, подчеркивая слова безжировая. В течение трех месяцев эти пациенты умирали от голода. Он порекомендовал эту процедуру всем психиатрическим больницам как соответствующую потребностям настоящего времени. Вслед за тем председатель приказал ввести так называемую диету голодания во всех психиатрических больницах и заявил, что никакого письменного приказа не будет, но что все психиатрические больницы будут проверяться на предмет исполнения данного приказа». Директор другой психиатрической больницы на этой же конференции сообщил: «Когда рекомендации относительно специфической диеты были представлены, все присутствующие директора, за исключением двух человек, повели себя очень сдержанным образом. Секретарь министерства внутренних дел закрыл конференцию рекомендациями о том, чтобы безжировая и без-витаминная диета – я точно помню эту формулировку – была введена во всех психиатрических больницах. Он не дал точного приказа, но он явно требовал, чтобы это было сделано. Мне было ясно, что введение диеты «рекомендованной» Секретариатом министерства внутренних дел означало содействие смерти пациентов, которые не были полезны, и, таким образом, это являлось замещением предшествующей программы эвтаназии. Лично я никогда не вводил эту диету в мой больнице». К этому заявлению он добавил, что, по его мнению, материальные трудности, связанные с войной, не служат оправданием какой-либо меры, которая может вызвать уничтожение части пациентов.

Одна медсестра сообщает: «Насколько я помню, так называемая диета-Е была введена в 1943 году. Она состояла из черного кофе или чая на завтрак и вареных овощей на обед и ужин, например, жгучий как крапива шпинат, капуста или картошка. Периодически пациентам, находящимся на диете-Е, разрешалось есть довольно много, так что мы, медсестры, даже говорили друг другу, что пациенты питались бы лучше, если бы еда распределялась более равномерно. Но именно пациенты, находящиеся на диете-Е, с одной стороны, страдали от ужасного голода, а с другой стороны, их желудки внезапно оказывались переполнены. В результате, они находились не только в условиях недоедания из-за диеты, но также страдали от неправильного питания. Так что мы, медсестры, подозревали, что эта система была направлена на то, чтобы повредить пациентам и содействовать их смерти».

Директор принимал решение, кто из пациентов будет посажен на диету-Е, и выполнение этих указов проверяла администрация. Еще одна медсестра рассказывает: «Что касается диеты-Е, я могу повторить то, что мне рассказала нянечка на кухне: однажды на кухне одновременно было два котла с мясом. Нянечка попросила инспектора от администрации разрешить ей дать пациентам диеты-Е бульон от мяса, так как они практически убивали друг друга от голода. Он начал кричать и ругаться – можно даже сказать орать – что он скорее выльет бульон на мусорную свалку, чем даст его пациентам диеты-Е».

Священник больницы рассказывает: «Я хотел бы проиллюстрировать циничный характер должностных лиц тем фактом, что пациентам диеты-Е, месяцами не получавшим никакого мяса, давали мясо на День покаяния (первый день Великого поста у католиков и протестантов) и на Страстную пятницу».

Медсестры говорят, что они пытались давать пациентам еду тайком; родственников убеждали присылать посылки с едой, что было строго запрещено, из-за последующих заявлений персонала судебным следователям. Диета-Е, которая существовала до конца войны, сильно увеличила уровень смертности в больницах. В 1943, 1944 и 1945 гг., в Кауфбойрене умерло 1808 пациентов. Свободные постели тут же заполнялись пациентами из других психиатрических клиник, которые освобождали, чтобы использовать для различных целей. Также в больницы отправляли так называемых «Восточных рабочих» (Ostarbeiter), русских, поляков и прибалтов, принужденных работать, и ставших душевнобольными в лагерях, в которых они содержались. Директива из Берлина предполагала, что доктора прекратят какое-либо лечение, если пациент будет не способен вернуться к работе в течение четырех недель. Это означало смерть.

В 1944 году, была введена новая форма эвтаназии. Рассказывает одна медсестра: «Я проработала в психиатрической больнице Берлин-Бух 15 лет, когда мне приказали, где-то около Рождества 1939 г., явиться в Берлин в Дом Колумбус с достаточным количеством одежды на четыре недели. В приказе говорилось, что потом пошлют работать за пределы Берлина на несколько месяцев. В Доме Колумбус нам – всего нас было 23 человека – сообщили, что «Фюрер» обнародовал указ о том, чтобы покончить с психически больными. Далее нам сообщили, что этот закон не может быть опубликован из-за войны. Напрямую наша задача не заключалась в том, чтобы убивать пациентов. Скорее она касалась исключительно характера ухода за больными. Мы должны были поклясться под присягой «Фюреру» и заставить себя перед угрозой смертной казни молчать. Мы должны были подписать бумагу, касательно этих обязательств. Ни я, никто другой из присутствующих не пытался отказаться от этих обязательств. Из Дома Колумбус я сразу была доставлена в Графенек возле Мюнзингена, где оставалась с января по декабрь 1940-го года. После закрытия психиатрической больницы Графенек я была переведена в психиатрическую больницу Хадамар, в которой я дежурила у постели больных до мая 1943 года. В середине апреля 1944-го года я была переведена в психиатрическую больницу Кауфбойрена, получив приказ подвергать душевнобольных эвтаназии. В Кауфбойрене я отчитывалась перед директором больницы, который сказал мне, что он специально вызвал медсестер из Берлина осуществлять эвтаназию в Кауфбойрене. Он сказал, что у него есть очень много хронически больных и заразных пациентов, и что моей задачей будет «пичкать» этих пациентов лекарствами под его руководством. Исходя из обязательств, которые на меня взвалили, мне было ясно, что лекарства имеют своей целью уничтожение пациентов. Однако я не расценивала это как убийство, но скорее как содействие смерти и освобождение от страдания. Я должна была дежурить у постели больных в женской палате на первом этаже здания. Все пациенты, которые по распоряжению врачей переводились в так называемый загородный дом, были обречены на эвтаназию. Однако не все они подвергались эвтаназии, точнее, директор после осмотра делал еще один отбор, так что два пациента в итоге были выписаны из больницы, а несколько других были переведены обратно в основное здание. Это были особые случаи, так как пациенты из других психиатрических больниц сразу принимались в загородном доме, и только позднее выяснялось, что некоторых из них можно избавить от эвтаназии. Директор во время обходов приказывал мне подвергать пациентов эвтаназии, либо приказ исходил из офиса инспектора от администрации. Сейчас, когда я смотрю на 254 подвергнутых эвтаназии пациента, это число поражает меня, однако я не могу этого утверждать, так как я не сохранила свои собственные записи. Пациентам давали люминал или веронал, а иногда трионал в таблетках, а также люминал и морфин-скополамин в жидкой форме. Морфин-скополамин давали тогда, когда люминал и веронал в отдельности не давали желаемого эффекта. В мои обязанности входило определение количества и дозировки лекарств, даваемых пациентам, которым была назначена эвтаназия. Однако доктор, ответственный за это, обычно контролировал наступление каждой смерти и часто говорил мне, что я должна дать пациентам. Директор обычно не интересовался этим. Обычно я начинала с двух таблеток люминала по 0,3 в день и повышала эту дозировку в соответствии с течением «болезни». Окончательный результат этого лечения заключался в глубоком тяжелом сне, от которого пациенты никогда не пробуждались. Иногда смерть наступала очень быстро, самое раннее на первый день, но чаще на второй или на третий день. Поставки лекарств я получала от директора, который вручал их лично мне, посылал их мне или же я получала их в офисе инспектора администрации».

Из протоколов допроса, мы можем заключить, что весь клинический персонал знал об этих действиях. Сообщалось, что некоторые медсестры во время обходов врача старались спрятать пациентов, боясь, что их внесут «в список». Из отчетов свидетелей мы знаем, что сами пациенты осознавали смысл этой заботы. Некоторые из работающих пациентов должны были относить тела на кладбище, а иногда должны были рыть могилы, пока не был построен крематорий. Священник больницы сообщает: «когда в 1944 году несколько похорон состоялось в один день и каждое тело было отдельно принесено на дальнее кладбище и по поводу каждых похорон звонил кладбищенский колокол, так что вся процедура длилась несколько часов, инспектор администрации сказал мне, что по распоряжению директора в будущем я должен прекратить звонить в кладбищенский колокол, чтобы не привлекать внимание. Так как я не согласился, мы договорились звонить в колокола только один раз по случаю первых похорон. От меня также потребовали приходить на кладбище в обычной одежде и незаметно, но я отказался. С тех пор тела доставлялись на кладбище до начала погребальной церемонии, или же три гроба приносили одновременно. Более того, пациентам больше не разрешалось идти перед похоронной процессией, как раньше. «Священник также говорил, что, звоня в колокол, он хочет предупредить население об этих невыносимых обстоятельствах, исходя из того, что община была в тесном контакте с больницей, что бы то ни было, кто-то должен был взять на себя ответственность, чтобы люди знали, что происходит.

В больницу посылали анонимные открытки с протестами против данных процедур. Эти открытки служили напоминанием нескольким медсестрам, непосредственно вовлеченным в эти процедуры, об их обязательствах хранить молчание, а также об «улучшении» от диеты-Е на короткий срок.

Трудная ситуация священника больницы видна в следующем заявлении: «Уже в мае 1944 года я узнал, что в Кауфбойрене собираются построить новый крематорий, и я справедливо волновался о том, что начнется новая глава в истории разрушений. Я ходатайствовал за католических пациентов, так чтобы их родственники могли просить для них похороны, нежели кремацию, и инспектор администрации заявил, что подобная просьба будет удовлетворяться. В действительности, я мог спасти погибших католических пациентов от кремации только в ноябре и декабре после торжественного открытия крематория 9 ноября 1944 года. Но после 1 января 1945 года хоронили только тех пациентов, в чьих записях была письменная заявка, однако, учитывая ситуацию с почтой в то время, заявка не могла прибыть вовремя из Долины Рейна или из Бадена».

Очень мало известно о количестве убитых в этот период пациентов евреев. Из нашего исследования в Баварии мы знаем, что некоторые пациенты-евреи были убиты вместе с другими пациентами во время первого этапа эвтаназии. 4 сентября 1940 года Министр внутренних дел обратился ко всем психиатрическим больницам с тем, чтобы перевести всех еврейских пациентов в центральную психиатрическую больницу Мюнхена. Это было незамедлительно сделано, и 20 сентября, через 14 дней, 193 еврейских пациента увезли в неизвестном направлении. Несколько недель спустя родственникам сообщили, что пациенты умерли в больнице Чолм в Польше, как нам сегодня известно, в концентрационном лагере. Мы не знаем основания для этого решения, так как история еврейских пациентов еще целиком не написана. Директор больницы в Мюнхене ответил на жалобное письмо одного родственника следующим образом: «Перевод (еврейских пациентов) имеет не только административные причины, но он также приобретает смысл, в связи с тем, что многие арийские пациенты и медсестры регулярно отказывались находиться в одной больнице с еврейскими пациентами».

Специальные подразделения были открыты в некоторых психиатрических больницах для детей. В эти подразделения отправляли, прежде всего, умственно отсталых детей, и затем убивали их при помощи инъекций опиата и барбитурата.

Я уверен в том, что в будущем будут написаны новые главы этой ужасной истории. Только в последние годы мы узнали об экспериментах над людьми, которые производились на пациентах психиатрических больниц, например, эксперименты Шальтенбранда (Shevell a. Evans, 1994 and v. Cranach, 1999). Также нам стало известно о роли фармакоиндустрии, испытывавшей лекарства на пациентах (I.G. Farben).

В этот второй период умерло 110,000 пациентов, общее число жертв в период между 1939 и 1945 гг. доходит до 180,000.

Почему психиатры убивали своих пациентов?

Клаус Дёрнер, один из главных исследователей в этой области, предлагает идею о том, что основная мотивация совершавших преступления докторов заключалась в стремлении к «успеху» своей терапевтической деятельности: т. е. лечить излечимых и убивать неизлечимых, чтобы не сталкиваться со своими неудачами. Это объяснение похоже на правду, т. к. некоторые из самых активных врачей-преступников были ведущими реформаторами психиатрии в двадцатых и начале тридцатых годов. Но есть несколько аргументов, опровергающих данную гипотезу. Основной аргумент против этого объяснения состоит в том, что убийство пациентов осуществлялось не медицинским путем, это была не эвтаназия в ее строгом медицинском смысле, это было не «убийство из сострадания». Оно осуществлялось особо жестоким и бесчеловечным образом без каких-либо намеков на сострадание или чувства собственного достоинства. Повторяя слова Mitscherlich (1960), «неумеренная жестокость, безнравственность и жажда убийства».

Позвольте мне процитировать два примера. Давайте рассмотрим случай типичной записи, чтобы вскрыть характер отношений «врач-пациент», а в данном случае «врач-жертва».

Эрнсту Л. Было 13 лет, когда в 1942 году его приняли в Кауфбойрене. Его перевели сюда из детского медучреждения из Верхней Баварии, так как его признали там трудным ребенком, и было желательно получить оценку психиатра. И в определении психиатра, и в его записях отсутствует описание истории жизни. «Л. среднего ума, он грязный, нечистый мальчик; у него практически отсутствует понятие о личной гигиене или о чистоте одежды. По всей видимости, у него имеется патологическая тяга воровать, так как он без раздумий и без всякой причины берет все, что видит. Для него типичны предусмотрительность и лживость. Он признает ошибку только тогда, когда сталкивается с ней лицом к лицу. Во время беседы особенно заметны его агрессивное отношение и непокорность. Но у него есть и некоторая доброжелательность. После каждого проступка он обещает исправиться, но в сравнении с его негативными склонностями его воля слишком слабая. Он подвергает опасности своих ровесников, рассказывая им скабрезные истории. К взрослым он относится уважительно, но бесчестно. Он хорошо выполняет практические задания до тех пор, пока за ним наблюдают. Однако, как только к нему поворачиваются спиной, он перестает работать и становится непослушным. Это абсолютно ненадежный мальчик, который представляет опасность для окружающих и должен содержаться в заточении. Его дальнейшее продолжительное пребывание в детском лечебном центре будет нестерпимым. Желательно вскоре найти для него новое место. С ответственностью заявляем, что мы не можем больше терпеть, чтобы должное воспитание всей группы подвергалось негативному влиянию такого в высшей степени ненормального и антисоциального мальчика, к тому же, нет никакой вероятности успеха, что его характер исправится.

Медицинские записи последних лет его жизни: 10 июня 1943 года: «Активный, лукавый мальчик, отличающийся незначительными вспышками недоброжелательности и злобы, выглядит высокомерным и наглым, в то же время пытается доминировать. Имеет склонность к недовольству и негативизму. С ним нужно обращаться строго, так как он принимает дружелюбие за слабость».

25 тюля 1943 года: «Легко раздражается; по мелочам помогает медсестре палаты; неуравновешенный, у него чередуются состояния оживления, лабильности настроения с пошлым и неадекватным юмором; он крадет то, что видит; использует в своих интересах проявления слабости окружающих; с ним тяжело обращаться».

9 декабря 1943 года: «недавняя попытка привлечь его к работе оказалась довольно неудачной. Он украл то, что смог, особенно интересовался ключами; пробрался в подвал с яблоками, раздавал яблоки другим пациентам. Хронически врет, вороват и жесток. Учитывая его антисоциальную натуру, его больше нельзя использовать для работы по дому».

8 июля 1944 года: «Новая попытка привлечь его к работе не удалась. Л. начал воровать, прятать, причинял беспокойство; был непослушным».

9 августа 1944 года: «Умер».

Другой пример: После окончания войны во время допроса директор психиатрической больницы Гаар возле Мюнхена заявил следующее: По нашему мнению, для эвтаназии могли быть выбраны только те пациенты, по отношению к которым не было никакой надежды на улучшение, например, совершенно не поддающиеся лечению шизофреники, тяжелые случаи идиотии и безнадежные случаи органических психозов. В палате для неизлечимых были такие, которые совершенно не могли позаботиться о себе и нуждались в постоянном профессиональном уходе в закрытой палате. Мы, психиатры, относили таких пациентов к асоциальным».

Эти примеры показывают, что врачи перестали видеть своих пациентов как пациентов, вместо этого они с обычными оценочными суждениями описывают своих жертв.

Это может быть лучше показано при рассмотрении конкретных обстоятельств, в которых происходило убийство. После 1945 года медсестра сообщила о смерти Эрнста Лосса: «Лосса был осведомлен о случаях неестественных смертей, а также он мог видеть, что больным делали особые уколы или давали таблетки; очевидным образом его выбрали, чтобы устранить. Он сам чувствовал, что скоро должен умереть. Лосса очень любили все медсестры за его характер, несмотря на его талант к воровству. Вечером 8 августа 1944 года в саду учреждения он дал мне свою фотографию с надписью «на память». Я спросила его, зачем он дал мне фотографию, и он ответил, что он больше не будет жить в течение долгого времени. Он сказал мне, что хотел бы умереть, пока я здесь, потому что Лосса знал, что я бы должным образом положила его в гроб. Хайхеле на той неделе работала в ночную смену. И когда рано утром в понедельник 9 августа я зашла в комнату пациентов, я заметила, что Лосса не было в его кровати. Потом я нашла его в детской палате. Я была шокирована, когда посмотрела на него. Его лицо было окрашено сине-красным цветом, вокруг его рта и шеи была пена, он выглядел накрашенным и с трудом дышал. Когда я говорила с ним, он больше не реагировал, и в течение дня, примерно в 4 часа, он умер, не приходя в сознание».

Через четыре недели после капитуляции американцы впервые провели инспекцию больницы. Я процитирую отрывок из доклада американского офицера:

«Когда следователи попросили о встрече со вторым врачом, ответственным за больницу, им невозмутимо сообщили, что прошлой ночью он повесился. Никто не казался возбужденным или эмоционально расстроенным в связи с его ужасным концом. Таким было бесчувственное отношение врачей и медсестер к насильственной смерти. Эксперты обнаружили в неохлажденном морге разлагающиеся тела мужчин и женщин, которые умерли за несколько дней до этого. Их вес был от 26 до 33 кг. Среди пока еще живых детей был десятилетний мальчик, который весил меньше 10 кг, и ноги которого в районе икр в диаметре составляли 2,5 дюйма. Информатор сообщил, что очень распространены туберкулез и другие заболевания. Чесотка, вши и другие паразиты встречались повсюду. Белье было грязное, и даже к приезду следователей не соблюдались никакие санитарные меры.

Особенно заслуживает упоминания отношение одного из врачей к пациенткам женской палаты, которые были частично слабоумными, но не опасными. Когда он появился, пациентки выстроились перед ним как солдаты, и он оттолкнул их в сторону, чтобы очистить себе путь к лестнице. Тогда следователи толкнули этого доктора, и в дружелюбной манере попросили пациенток не обращать на него внимания и сесть. Все пациентки были достаточно здравомыслящими, чтобы резко рассмеяться и насладиться переменой своего статуса.

Эти последние примеры не описывают медицинскую ситуацию. Гипотеза «излечимых -неизлечимых» это несущественное объяснение. Р.Дж. Лифтон (R.J. Lifton) видит ключ к объяснению поведения врачей-нацистов в Аустерлице в психологическом принципе «двойной лояльности». Продавая свою душу дьяволу («сделка Фауста»), часть вашей души становится ответственна за убийства и принесение в жертву жизней людей, но взамен, вы получите другое – причастность части вашей личности к исполнению глобальной и утопической идеи расовой чистоты.

Читая биографии людей, которые занимались эвтаназией, появляются значительные сомнения относительно убедительности стремления врачей приобщиться к идее расовой чистоты. Действительно ли была такая нацистская утопия, ради которой они продавали свои души, или же это было глубокое и абстрактное чувство принадлежности к некому целому – чувство избавления от индивидуального уничтожения, так сказать, возможность стать бессмертным.

Давайте посмотрим на тех врачей, которые совершали эти убийства. Мы знаем о детальных биографических фактах многих врачей-убийц, была напечатана биография доктора Фальтлхаузера (PÖtzl, 1995), директора моей больницы. Наиболее поразительное и тревожное заключение наших исследований состоит в том, что большинство докторов, ответственных за такие действия, не были аморальными людьми, которые вынуждены были действовать в ненормальной исторической ситуации. Это было бы очень удобное объяснение. Напротив, этого они были культурными, высоко образованными, гуманными людьми высокого профессионального уровня. Как я сказал бы в Германии, это были такие же люди как Вы и я. Что должно случиться, при каких обстоятельствах человек начинает вести себя подобным образом? Как бы я себя повел? На этот вопрос чрезвычайно важно ответить, особенно если мы хотим извлечь урок из прошлого, для того, чтобы строить будущее. Давайте спросим д-ра Фальтлхаузера, какова была его мотивация. После окончания войны в 1945 году он написал следующее:

«Эвтаназия душевнобольных выполнялась на основе декрета «Фюрера». Этот декрет являлся не только особым принудительным условием, но был также обязанностью. Декрет представлял собой результат слушаний и вышел в свет как соглашение между Министерством внутренних дел Рейха и Министерством юстиции Рейха. Декрет имел законную силу. Он был подкреплен специальным указом, который не был опубликован, но было объявлено о том, что он обязателен для исполнения».

«Я государственный служащий с 43-летним стажем работы. Как государственный служащий я был научен абсолютно во всем следовать господствующим приказам и законам, таким образом, я рассматривал Декрет об эвтаназии как закон. В каждом случае решение принималось в результате добросовестного изучения определенного случая специалистом. Здесь я хочу ясно отметить, что я, как и почти все немецкие директора психиатрических больниц, ничего не мог сделать с первой частью декрета. Я всегда добросовестно следовал гуманным установлениям и был абсолютно убежден, что, действуя в соответствии с легальными и законными условиями, исполняю свои обязанности. «..................» Я действовал не с намерением преступления, а напротив, они делались с осознанием того, что я действую милосердно по отношению к несчастным созданиям, с намерением освободить их от страданий тогда, когда отсутствует какой-либо способ спасти их или улучшить их состояние, следовательно, я действовал сознательно как истинный и честный доктор. Только этот доктор, будучи человеком, который пережил страшную судьбу падения до уровня животного в сотнях и сотнях случаев в течение его службы душевно больным ... только он в действительности знает, как понять то, что эвтаназия может быть не преступлением против человечности, а скорее чем-то противоположным».

Медсестра формулирует то же самое другими словами:

«Я жалела пациентов, но меня не спрашивали, хочу я или нет, я должна была следовать указу врача. Я чувствовала себя обязанной выполнять данную клятву, исполнять свой долг. Хотя мне сейчас говорят, что данная мной клятва обязывала меня только хранить молчание, а не фактически убивать, я отвечаю, что кто-то должен был это делать, и доктор сказал, что выбрали меня. Доктор доверял мне, чтобы я исполняла его приказания».

Мы видим абсолютно иерархичную систему. Настолько иерархическую, что она освобождала всех членов от любой моральной ответственности. Цепочка ответственности кончалась на «Фюрере», которому передаются все полномочия. Главный нацистский идеолог Розенберг использовал метафору, которая иллюстрирует это лучше каких-либо других слов. Он сказал: «Новый немецкий стиль ... это стиль марширующей колонны, не важно где, или к какому концу она придет, этой марширующей колонной можно управлять». Совершаемые зверства, страдание и смерть не воспринимались как последствия собственных действий. Положение, в котором действовали не индивидуально, изменяло состояние избыточной индивидуальной совести. Отказ от индивидуальной ответственности, как сказал Беттельхейм (1982) ведет к ужасному состоянию внутреннего мира, который в условиях отсутствия неопределенности, самокритики и морального контроля порождает зло. Ганах Арендт (Hannah Arendt, 1963), свидетельствуя на суде по делу Эйхмана, говорил о банальности, заурядности и вездесущности зла, проистекающего из тоталитарной системы. Этот мир, чувство безопасности и всеохватывающее членство, избавление от угрызений совести, «марширование в колонне» - все это результат тоталитарной системы – и плата за смерть души.

События, о которых мы сегодня говорили, как например Холокост, это крайний пример того, как могут действовать люди, продавшие дьяволу свою совесть и душу.

Как все врачи, я извлек из этого урок. Мы должны научиться быть предельно критичными к утопическому видению, смиренно осознавать наши ограничения, всегда понимать, что нет ничего, кроме нашей собственной ответственности, и видеть единственную цель наших профессиональных действий в благополучии каждого отдельного пациента, и, прежде всего, и это самое главное, беречь нашу совесть и всегда действовать в соответствии с ней.

Примечания

[1] Доклад на Международной научно-практической конференции «Психическое здоровье в гражданском обществе», Калининград, 31 мая – 3 июня 2006 г.